Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов

– Случай вряд ли кому попадавшийся раньше, но сейчас такое пойдет валом. Потому полагаю, всем стоит посмотреть, чтобы быть готовыми в случае необходимости оказать помощь. Итак, что тут у нас? – Начмед обводит взглядом стоящих, словно студенты на экзамене, коллег.

– Флегмона левой половины лица, – сдавленным голосом говорит одна из терапевтов.

– Хроническая. Свищи в височной области, – уточняет кто-то из коллег.

– За ухом тоже есть, – поддерживает другой.

– А не флегмона орбиты?

– Нет, скорее одонтогенная.

– Тогда почему такой эффект именно вокруг глаза?

– Много рыхлой клетчатки, потому и отек ярче выражается.

Тут терапевта тошнит, хорошо не на коллег.

Картинка действительно внушает. Я бы, может, тоже начал блевать, но доводилось видеть таковое, и потому впечатление у меня несколько слабее, чем у коллег, которые с такими запущенными пациентами никогда не сталкивались.

На каталке лежит высохшая старушонка в цветастом нарядном халате, новехоньком. Жиденькие седые волосюшки, впавший беззубый рот, подбородок, как раньше писали классики, «туфлей торчит». Справа – бабка как бабка, таких тысячи. А вот слева впечатление резко другое. Лицо слева у бабки для любого нормального человека – жуткое. Да, собственно, и для меня тоже – оно покрыто мерзкими засохшими черно-коричневыми потеками, вздулось, глазница выбухает, словно туда запихнули средних размеров гнилой плод, а потом секанули, и теперь оттуда из разреза торчит паскудного вида черно-красно-зеленое месиво, в котором шевелятся здоровенные двухсантиметровые жирные опарыши. Чужая жизнь на лице бабки, видимо, очень сильно действует на окружающих. Замечаю, что в коже на виске отчетливо видны две дырки – по потекам засохшим заметно, да и выделяются они на надутой коже. В дырках тоже шевелятся будущие мухи. Но я таковое, уже было дело, видал, потому – радости никакой, разумеется, но и не тошнит.

Начмед распределяет роли. Бабке ставят капельницу, старуха явно обезвожена и ослаблена, иначе бы к нам в таком виде не попала. Образец гноя идет на определение устойчивости к антибиотикам – довольно простой и надежный способ. По гною судя и по флегмоне, скорее всего, кто-то из стафилококков тут прижился. Вот этот гной размажут по питательной среде в чашке Петри, и бактерии от такого пиршества начнут бурно размножаться, давая видимые даже глазом колонии. Только не везде им будет праздник жизни. В чашке разложены сверху бумажки, видом как конфетти, пропитанные тем или иным антибиотиком (и подкрашенные, чтоб ясно было сразу, где какой). Вокруг таких круглых конфетти колонии не растут – дохнут бактерии от антибиотиков. И для лечения пациента берут тот антибиотик, вокруг которого большее пространство чисто от бактерий. Все просто.

Ну вот, медсестр Валерка прижимает почкообразный тазик к лицу пациентки.

Далее пинцетами начинаем удалять расшустрившихся опарышей. Им не нравится, что их потревожили, завозились. Я, было, вспомнив давний разговор с Андреем, замечаю, что вроде как их пока можно и оставить… Но начмед удивляет в очередной раз: оказывается, принципы «опарышевой терапии», или как ее называют англичане «maggots therapy», давно уже опубликованы, и дольше четырех дней опарышей не стоит держать в ране. К тому же эти нестерильны и при хирургической обработке раны могут дополнительно навредить. Чистить же раны придется. Биохирургия, как деликатно называют европейцы метод чистки опарышами, здесь не справится – уже есть свищи, значит, явно есть затеки-карманы с гноем, потому придется работать острым способом.

Кто-то выражает удивление этой информацией. Ну как же, европейцы, такой цирлих-манирлих, цивилизация – и вдруг опарыши.

Начмед снисходительно уточняет, что Англия – ведущий поставщик стерильных опарышей в Европу и другие страны. Отработанный солидный бизнес. Поставляют личинок в пакетиках, похожих на чайные, – чтоб в ране не расползались, а может, чтоб порции учитывать было проще. Хорошие такие стерильные оголодавшие опарыши. Терапевт после этого покидает перевязочную, держась за стеночку.