Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов

Я не успеваю глазом моргнуть, как неуловимым движением она роняет с себя это свое странное, но чертовски элегантное платье и вышагивает из него, оставшись только в трогательных трусиках и туфельках, делающих ее ножки очень маленькими — я же привык видеть ее в берцах… Вижу сияющие глаза совсем рядом, потом уже не до того, чтобы разглядывать глаза. У нее очень нежная кожа, ее очень приятно гладить, ощущая теплую шелковистость, только на спине какие—то длинные рубчики, сбивающие неожиданными преградками плавный ход ладоней…

— А почему ты не спишь? — шепотом спрашивает она меня потом.

— А почему я должен спать? — так же шепотом отвечаю я.

— Вам положено так делать.

— Не знаю, что нам положено, а спать совершенно не хочется.

— Тебе не тяжело? — задает она совершенно нелепый вопрос.

Ну да, разумеется, она лежит так, как почему—то очень любят лежать многие женщины: прильнув к мужчине, положив ему голову на плечо, руку на грудь и закинув согнутую в колене ножку аккурат на то место, где спереди у мужчин соединяются обе ноги.

— Что молчишь? — осторожно спрашивает она минуту погодя.

— Не знаю, как ответить. Особенно учитывая, что я гораздо тяжелее тебя и после того, что мы тут вытворяли я очень удивляюсь как ты вообще задаешь такие вопросы. Мне впору спрашивать об этом тебя, хотя показалось, что тебе тяжело не было. Ну а мне после такого странно даже сравнивать.

— А что тут мы вытворяли? — невинно спрашивает медсестричка.

— Всякое — веско отвечаю я. Потом, помедлив, признаюсь: «Вот ведь досада, когда я три дня назад уронил при ассистенции поднос с инструментарием, то и сейчас могу описать, что куда полетело, и кто как на меня уставился. Хоть картину рисуй. Но связно описать все, чем мы занимались полночи… Нет. Не выходит — только эпизодами и кусками.

— Тебе не понравилось? — обеспокоено спрашивает она.

— Нет, что ты, было великолепно. Действительно великолепно. Ты замечательная! Но вот связно вспомнить — не получается. Почему—то всякие паршивости запоминаются навсегда и с первого раза, а что прекрасное — так шиш.

— Это мудро природа сделала — успокоенно и рассудительно выговаривает Надежда.

— Что именно?

— То, что гадости и глупости запоминаются с первого раза, чтобы человек их не повторял. А вкусности можно и повторить. Как ты относишься к тому, чтобы повторить?

— С одобрением. С полным одобрением!

Глава 12. Внутренний голос.

Она засыпает первой. Я успеваю немножко погордиться собой — и вырубаюсь моментально, даже толком не догордившись как следует.

Просыпаюсь оттого, что чувствую на себе взгляд. Сначала первая мутная мысль, скорее даже не мысль, а какой—то огрызок таковой, что это опять Лихо приперся за жратвой и на меня своим оком таращится. К счастью, это не он, здесь есть еще кому на меня смотреть.

— Как насчет завтрака в постель? — спрашиваю я Надежду.

Она вздрагивает от неожиданно бодрого голоса.

— А что, такое возможно?

— Запросто! Что мэм предпочитает на завтрак?

— Кофе. Черный. Сладкий. С булочками. И еще какую—нибудь футболку большого размера.

— Надя! Не ерунди.

— Это ты о чем?

— О том, что зря комплексуешь из—за стрий на груди. Они тебя совершенно не портят, поверь мне. И кстати если ты мне покажешь свои груди при солнечном свете — я гораздо быстрее приготовлю завтрак.

— Это обязательное условие для приготовления завтрака?

— Ну, вообще—то нет, конечно. Но вид женских сисе… то есть грудей, персей меня приводит с давних времен в прекрасное расположение духа.

— Это, с каких же интересно времен? — подозрительно смотрит на меня женщина.

— С глубокого детства. С грудничкового возраста. Мне так и рассказывали — как титю увижу, так сам не свой становлюсь от радости. И я не один такой, сколько ни видел младенцев — все поголовно такие.

— Что ж. Раз уж так, ладно. Любуйся! — и, скинув с себя простынку, Надя открывает две аккуратные кругленькие сись…, то есть груди, увенчанные коричневыми сосочками. На белой нежной коже и впрямь есть атласно — розовые растяжки, возникающие у тех девчонок, у которых груди появились очень быстро, и кожа не успела за таким ростом, вот ее и растянуло. Ну, или еще у кормящих, хотя тут ясно — еще не кормила Надька никого. С моей колокольни — ничем это вид кругленьких шедевров природы не портит.

— Мой любимый цвет! Мой любимый размер! — выражаю я свои ощущения и спешу на кухню, чтобы сварганить завтрак — до сбора у нас еще есть время, успеваю нормально.

Подушкой все же Надька в меня кинула.

— Ну и как? — спрашиваю я Надежду, сосредоточенно разбирающуюся со стоящем на подносе завтраком.

— Очень непривычно — серьезно отвечает она, намазывая горячий ломтик хлеба малиновым вареньем.

— Ну, вообще—то должна быть специальная подставка для подноса. Не на живот же его ставить, мне пришлось запихнуть скамеечку в наволочку. Поднос — наличествует. Ну и все, что на подносе. Самое кислое — можно опрокинуть на себя горячий кофе, а потом оставшиеся в постели крошки черствеют и становятся проблемой. Но девушкам это нравится. Вот я и постарался.

— И что еще нравится девушкам?