Мы-курги

Да, у нее было все для этого счастья. Дом, дети, муж. Не было только счастья. Но она почему-то не ощущала потребности в нем. В том счастье, о котором говорила мать. Ее счастье было в другом. В большой кофейной плантации. Если бы она тогда знала, что все так получится. Будет плантация самая крупная в округе, будут особняки и слуги, но счастья опять-таки не будет. Ибо она, не заметив этого, разменяет его на звонкую монету наличности. Как разменяла и свою жизнь, которая могла бы стать иной.

Ченгаппа все чаще и чаще исчезал из дома, все реже интересовался делами хозяйства. Неумолимо движимая стяжательством, как гончая запахом близкой дичи, она не замечала, что происходит с Ченгаппой. Он не помогал ей, но и не мешал. И этого было достаточно. Но, когда она, наконец, задумалась о нем, было уже поздно. Вместо Ченгаппы, того Ченгаппы, которого она когда-то знала, был незнакомый человек с бегающими глазками картежника и оплывшей физиономией выпивохи. Нo она быстро с этим смирилась. Ибо у нее были дети, трое детей, для счастья которых, как она считала, она все это и делала. Но тогда она еще не понимала, что никакое счастье не может вырасти на несчастье других. Это понимание пришло к ней потом. Потом, когда было тоже поздно.

Лучшими плантациями в Курге владели англичане. Разве можно было себе представить реальную возможность стать хозяйкой подобной плантации? Ниламма прекрасно понимала, что ни сил, ни умения у нее для этого не хватит. Она загоняла мелкую дичь, эта же, крупная, была ей не по зубам. Но жизнь полна неожиданных поворотов, хороших и плохих. На этот раз попорот был хорошим. Индия стала независимой, англичане утратили свою прежнюю силу. И тогда кургские гончие, подобно Ниламме, дружно «обложили» их.

Англичане стали продавать плантации, и многие из них навсегда покидали землю Курга. Они делали это поспешно, боясь наступления худших времен. Поэтому условия продажи были невыгодными для бывших хозяев и несли в себе ряд преимуществ кургам. Ниламма была первой, кто понял это. Она одной из первых посмела броситься на крупную дичь, не думая о том, под силу она ей или нет. Но оказалась под силу. Результат — пятьсот акров кофейной плантации.

Когда первый угар этой победы прошел, Ниламма поняла, что это приобретение ни от чего ее не освободило. Наоборот, прибавилось много другой работы и других хлопот. Но Ниламма не пожалела об этом. Что-что, а работать она умела. Она принялась за плантацию, продолжая зорко посматривать на близлежащие земельные участки. Плантация дала ей особняки, автомобили и слуг. Она принесла с собой еще большую власть над многими людьми. Но она не вернула Ниламме ни мужа, ни детей.

Дети… Их трое и все такие разные. Но в чем-то и одинаковые.

— Keттy! Keттy! — зовет Ниламма, стоя на дорожке английского газона.

Появляется Keттy. Фигура его несколько грузновата для его двадцати двух лет. С такой фигурой ни воином, ни спортсменом не станешь. Взгляд у Keттy сонный и равнодушный, но вместе с тем где-то в его глубине таятся злобные огоньки.

— Ну, что тебе? — раздраженно спрашивает он, стряхивая пылинку с безукоризненно сшитого английского костюма.

— Ты куда собрался? — спрашивает мать.

— Я не должен отдавать тебе отчета. — Keттy явно начинает сердиться.

— Я имела в виду не это, — уступает Ниламма. — Я хочу сказать, что я еду на «остине» в Меркару.

Глаза Keттy приобретают живость.

— На «остине» поеду я, — заявляет он.

— Но… — сопротивляется мать.

— Ты слышала, что я сказал? На «остине» поеду я. В Меркару можешь ехать на джипе.

— Собирается дождь. Ехать далеко, а у джипа не в порядке обшивка. Будет течь.

— Меня это не касается! — срывается на крик Кетту. — Давно надо было починить! Я договорился с друзьями. Мне нужен «остин». Я не желаю разъезжать на джипе, как деревенский агроном или надсмотрщик. — И круто повернувшись, уходит в глубину двора, где расположены гаражи.

Мать остается стоять на дорожке, бессильно опустив руки, изуродованные тяжелой работой. У Keттy другие руки, холеные и пухлые. Руки бездельника и гуляки. Разговор окончен и возобновлять его бессмысленно. Ниламма вздыхает и зовет шофера джипа. Из ворот имения в это время выезжает «остин» и, сверкнув лаком и никелем, устремляется на шоссе.

— Кетту! — кричит Ниламма вслед «остину». Но машина даже не притормаживает.

— Вот так всегда, — говорит она печально. — Ведь он должен был сменить меня на плантации. Я ждала его с семи до десяти, а он так и не пришел. Что можно сделать с таким человеком?

Я не знаю, что можно сделать с тем, кто так и не кончил колледжа, с тем, кто не хочет работать, но хочет ездить на автомобиле и кутить в английском клубе? Ниламма, не дождавшись от меня никаких дельных соображений на этот счет, влезает в джип и уносится вслед за «остином».

Я сажусь у камина в большом зале и жду. В этом ожидании для меня есть особый смысл. Проходит час, полтора, а она все не появляется. Часы показывают 12. 12 часов дня. Наконец с лестницы, ведущей наверх, раздается:

— Доброе утро!

— Добрый день, — отвечаю я.

— Как день? — недоуменно спрашивают меня.