Мы лучше

– Сейчас находится в камере допроса номер два. Я ещё не общался с ним, но он понимает все правила, идет на встречу, парень‑то нормальный… – Кристофер промедлил и задумался, Конлон это заметил, – но тот, кто находится в первой камере, не захотел со мной говорить.

– Кто находиться в первой?

Кристофер мотнул головой – идти за ним – и Конлон с любопытством последовал. Через минуту они стояли у первой допросной, что была полностью прозрачна для них, но являлась отражающим зеркалом для находящегося внутри.

– Когда пришла охрана, они увидели, как Бенджамин лежал на полу без сознания. А рядом с ним сидел этот человек, заботливо придерживая его голову, словно ожидая помощи. Он не принимал никаких мер, был спокоен, молчалив, выполнял все команды службы безопасности, а когда они не нашли никаких идентификаторов, то сразу же поместили его сюда.

– Ясно. Врачи осмотрели вашего сотрудника?

– Да, конечно. Бенджамин пришел в себя через пару минут, и с того времени не проронил и слова. Я не уверен, но возможно у него шок, медслужба не отрицает подобного, – мистер Конлон внимательно слушал его, поглядывая на неизвестного человека.

– Вы же хорошо его знаете, он ваш человек? – Продолжил Конлон, соблюдая идеальную монументальную неподвижность, общаясь так, будто бы составляет неинтересный отчет, но вынужденный по должности.

– Да, так и есть, – уверенно произнес Кристофер, стараясь быть услышанным и привлечь внимание к защите своего персонала, но так и не увидел какой‑либо реакции в ответ, – мы хорошо общаемся, в каком‑то смысле он мой протеже, так что я бы хотел лично с ним пообщаться – мистер Конлон одобрительно кивнул, наконец отведя взгляд от заинтересовавшей его фигуры, и, на удивление Кристофера, выразил понимающее одобрение.

Кристофер зашел в комнату допроса, закрыв за собой дверь, и молча сел напротив Бенджамина. В это время мистер Конлон стоял по другую сторону стекла, заложив руки за спину, неподвижно наблюдая, а внутри него было вновь колкое чувство, намекающее о присутствии куда большего, нежели простой человеческий фактор – присутствие того, кто не позволяет ему всецело обратить внимание на подчиненного.

– Как ты, Бенджи? – По‑дружески спросил Кристофер, но ответа не последовало. Как и какой‑ либо реакции, – несколько часов назад мы спокойно общались, и я просил закрыть за собой дверь, когда будешь уходить… Но, видимо, ты решил делать все по‑своему, и вот он результат, – он разочарованно покачал головой. – Я привык к твоему характеру, вы, творцы – фанатики своего дела, – люди своеобразные, я это понимаю и уважаю. Но ты перешел черту, и если на вопрос: «Что произошло?» – ты отвечать не хочешь, то я задам следующий по списку. Кто тот человек, с которым тебя нашли? – Он стал заметно строже, сдерживая свое разочарование в Бенджамине как в человеке, так и сотруднике, – это не суд, у нас нет желания устраивать охоту на ведьм. Важна, причем не только мне и не только ради тебя, сейчас лишь истина, которую знаешь либо ты, либо неизвестный в другой комнате, с которым мы тебя нашли, – на этих словах Бенджамин впервые проявил интерес, подняв глаза, – ты знаешь, кто он? Его нет в базе данных: ни по отпечаткам пальцев, которых у него, кстати, вообще нет, ни по сетчатке глаза его не идентифицировать. Знаешь, я думаю, ты, ведомый своей зацикленностью на проекте, нашел где‑то человека не менее фанатичного, возможно, даже куда‑более, и решил работать с ним вместе, по ночам, в тайне ото всех, думая, что получится проводить его мимо охраны. Но ничего не вышло, и вы больше поломали, чем создали. Первое предположение, когда происходит нечто подобное, где неожиданно присутствуют неидентифицируемые глаза и уши – это корпоративный шпионаж. Ты прекрасно знаешь, как ЦРТ относится к конфиденциальности и сохранению своих активов и интеллектуальной собственности, и знаешь, какой статус сейчас на том человеке, и какой, практически автоматически получаешь ты. Я все пытаюсь уместить тебя и факт подобного предательства, и, знаешь, я не могу в это поверить. Я слишком хорошо тебя знаю, да и ты не особо признаешь авторитеты, ты не соблюдаешь дисциплину, и что уж говорить о патриотизме или политических взглядах – у тебя их вообще нет, потому что, и это важно, ты фанатик своего дела, своей работы, ты предан именно ей, ведь больше у тебя ничего нет, а ее дали тебе мы, а кусать руку, дающую такие возможности, ты точно не будешь. И я спрашиваю: какова правда?

– Кто сейчас нас слушает? – С трудом произнес Бенджамин, слегка прокашлявшись, глядя прямо в глаза собеседника.

– Артур Конлон.