Мы, Мигель Мартинес. Накануне

— Послушай, зачем ты такой упрямый? А? Братьев твоих уже взяли, их обоих расколют до донышка. Думаешь, они тебя не сдадут? Еще как сдадут! У вас в семье и анархисты значатся, и левые уклонисты, только ты один верный сталинец. Так мы это учтем! Пойми, у тебя с братьями сейчас социалистическое соревнование, кто кого раньше сдаст! Мне майор Жилин звонил, говорит, что Михаил уже готов подписать показания. Я его уговорил пару дней не спешить. Вот, ты первый подпишешь, тогда брат твой и пойдет организатором. С него будет спрос по полной. А ты получишь пару лет. Отсидишь, выйдешь. Мы присмотрим за тобой, чтобы тебя не обижали. Мы это можем. Я за тебя майора получу. И мне, как майору тебе помочь будет намного проще. Шесть месяцев отсидишь на государственных харчах, а потом я тебе условно-досрочное организую. Я уже майор буду, а не хрен собачий! Давай! Ручку в руки бери и вот тут и тут — подпишись!

(Шалва Степанович Окуджава)

Промолчал. И снова побои. Думал, что всё, что добьют, что вот завтра еще продержусь, а вот послезавтра всё подпишу и пропади оно пропадом! И сына, скорее всего, больше не увижу, и Тамару свою тоже. Но и боль терпеть не смогу больше! Была одна мысль, которая точила его и не давала сдаться. Он был уверен, что это его достала месть товарища Берия. Говорили, что тот на большой должности в Москве. Мог ведь, сука, подсуетиться! Мог! Всю первую неделю марта он держался непонятно на чем, волевые качества закончились. Осталась лишь какая-то звериная злость и упрямство. Одиннадцатого марта следователь принёс показания Михаила, в которых тот признавал наличие троцкистской террористической организации, перечислял фамилии, в том числе и брата Шалвы. Указывал, что братья были не только в курсе его организации, но и принимали в ней активное участие. Он хотел было потребовать очной ставки с братом… и передумал. Этот документ полностью уничтожил его остатки воли и упрямства: почерк Михаила был узнаваем, очень хорошо узнаваем. Он рухнул без сознания на пол камеры. Пришёл в себя только на следующий день. Утром. Как ни странно, его никто не трогал и к себе не вызывал. Хотя Шалва был готов подписать что угодно, лишь бы все эти издевательства закончились.

А сегодня его вызвал к себе совсем другой следователь. Это был человек в прокурорской форме с петлицами советника юстиции, невысокий, коренастый мужик с массивным открытым лицом и носом-картошкой.

— Товарищ первый секретарь горкома партии, следствие установило вашу невиновность. К вам применялись запрещенные методу дознания, не сомневайтесь. Виновные будут наказаны.

— А братья? — елее-еле выдавил из себя.

— Ваши братья, скорее всего, тоже оговорили себя. Следствие продолжается, и до его окончания, ничего определённого сказать не могу. Но вы свободны. Советую взять отпуск на недельку, восстановить здоровье. Мы вам с семьей поможем с путевкой. На югах уже тепло. А потом возвращайтесь к работе.

И прокурор протянул руку, которую уже свободный товарищ первый секретарь Нижне-Тагильского горкома партии смог еле-еле пожать.

* * *

Москва. Кремль. Кабинет Сталина.

20 марта 1937 года

— Так что, подтвердилось, что к аресту братьев Окуджава имеет отношение один очень злопамятный менгрел?

— Так точно, товарищ Сталин, прокуратура подтверждает выводы нашего внутреннего расследования.

— Хорошо. Еще один факт в копилку дела Берия. Слушай меня, Виктор Семёнович! Берия талантливый организатор, хороший хозяйственник, но власть ему давать и подпускать к органам его больше нельзя! Мы провели ревизию в одной небольшой лаборатории. Так вот, будучи в Тбилиси главой ГПУ Грузинской ССР Лаврентий получил несколько ампул со спецсредством. А потом отчитался, что использовал его против муссаватистов. Вот только доказательств этому списанию не было. Запомни, если со мной что-то случиться, Берия должен быть актирован. Это понятно?

— Так точно, товарищ Сталин!

— Хорошо… на сегодня свободен.

* * *