Мы, Мигель Мартинес. Накануне

— Валера! Марк Соломонович! Хочу сообщить вам пренеприятнейшее известие: нами, руководством страны, принято окончательное решение прикрыть проект «Вектор». В условиях, в которых находится наше общество и переводе экономики фактически, на военные рельсы, вы же понимаете… ваш проект потребляет слишком много энергии. Это сейчас недопустимо. У тебя, Валера, месяц на ликвидацию коллектива, прикинь, кого в какой сфере можно использовать, а мы его в другие проекты раскидаем, сам знаешь, у нас сейчас есть необходимость в быстрой модернизации нашего оружия. Мест в секретных шарашках с избытком. И не забудь про надёжную консервацию объекта. Кто знает, как дальше пойдут дела. У вас, Марк Соломонович, три месяца на составление подробного отчета по вашей теоретической части и практическим результатам. На это время можете привлечь пару-тройку специалистов из научного отдела проекта. Мы их потом перераспределим. Вижу, всем всё ясно! Тогда, вздрогнули!

[1] См. серии романов «На острие истории», «Михайловичи», где подробнее изложено про работу организации, занимающейся темпоральными исследованиями.

[2] Так в проекте «Вектор» обозначили параллельную реальность, вызванную спонтанным переносом нашего современника, Пятницына, в сознание известного журналиста и писателя Михаила Кольцова в 1932 год.

[3] Перенос Пятницына в Кольцова произошёл случайно, когда в его автомобиль попала шаровая молния, фиолетового цвета — результат природного катаклизма, описанного в серии «Михайловичи». О том, что произошло в новой реальности рассказывается в предыдущих романах цикла «Мы, Мигель Мартинес».

Глава первая Санаторий

Глава первая

Санаторий

Где-то под Москвою, недалеко от деревни Горки

Декабрь 1936– февраль 1937 года

Тиха зимняя подмосковная ночь. Звезды мерцают так ярко, неожиданно погода безоблачная, видать видимо скорее всего поутру будет крепчать мороз. Крайняя на сегодняшний день папироска скуривается почти до самого финала, обжигая на мгновение губы. В душе у меня пусто. Боль… нет, не ушла, скорее всего, правильно будет сказать, что притупилась. Я сломался. Наверное. Это правильное определение тому состоянию, которое овладело мною после того, как узнал о смерти Лины. Она была не слишком хозяйственной женой. Нельзя сказать, что совсем не умела готовить, но её стряпня соответствовалачисто каталонской традиции с массой острых специй и мой желудок протестовал против такого насилия. Не слишком любила убирать, этим занималась нанятая прислуга. Увы, у меня впервые появилась домработница в московском жилье. Что у нас было общего, кроме постели и жарких часов, проведенных вместе, занимаясь сексом? Общее дело? Тут тоже возникали некоторые нюансы. Паулина Оденсе не просто числилась, а состояла до последних дней сотрудницей Коминтерна, воспитанной именно в его традициях, почти готовая троцкистска. Правда, после знакомства с вождём, личного знакомства, она прониклась к Иосифу Виссарионовичу подлинным уважением, но всё-таки, порой, сомневалась в правильности его идей последнего периода.

И всё-таки мы были очень близки друг другу. Это какая-то химия, из-за которой ты сразу чувствуешь, что перед тобой именно тот человек, которого ты искал всю свою жизнь. Меня тревожит то, что Миша Кольцов, с которым мы делили сознание этого тела, после смерти Марии Остен как-то сразу сник и исчез из моего сознания навсегда.[1] До сих пор не отзывается. Неужели и моя матрица сознания сейчас рассеется, под воздействием психологического стресса? И кем тогда станет это тело? Безумцем, живым трупом, зомби, овощем? Или Миша Кольцов вынужден будет вынырнуть из психологических глубин и снова жить? Не могу понять. В мозгу не укладывается. Чёрт возьми… Я ведь говорил, что любовь — это вопрос времени. Но мне кажется, что у меня весь лимит на время исчерпан. Неужели даже ранее, чем у Кольцова?

Я вернулся в СССР 29 декабря, накануне Нового года. Буквально на пару часов заглянул на свою квартиру в Доме на Набережной. Заскочил к брату Боре, вручил ему сувениры для него лично и для его супруг и детей. Потом помчался в ведомство Артузова, но уже из ИНО не вернулся. Засел писать подробный отчет, который утром следующего дня занёс Артуру. И прямо на выходе из евойного кабинета меня под руки приняли два товарища из ведомства товарища Кирова. Во всяком случае, мне так показалось. Много чего ожидал, но, чтобы вот так сразу взяли в оборот, не рассматривал даже в виде гипотезы. Потом «пока еще товарища кольцова» перевезли на Лубянку, где я написал повторно подробный отчет об испанских делах. Потом продублировал его еще раз, уже для другого следователя.