Мы, Мигель Мартинес. Накануне

Сказать, что книга ему не понравилась, Сталин не мог, но и признаться себе, что очень понравилась — тем более не мог. Она оставляла после себя какое-то двойственное ощущение. Что вызвало его раздражение — издевательство над советским строем, хотя, по зрелому размышлению, критика, даже столь ироничная, во многом была справедлива. И всё-таки, писатель, которого эта власть кормила не имел никакого морального права… или всё-таки имел? А что будет с этой властью, если давить любую критику, даже такую талантливую? Может быть, вызвать к себе? Поговорить? Указать на перегибы? Хм… Сомнительная идея. Сталин вспомнил, как он в тридцатом позвонил Булгакову, который просился уехать заграницу на лечение. Тогда он помог ему устроиться в МХАТ, а пьеса «Дни Турбиных» стала одним из его любимых театральных постановок. Сталин признался себе. Что талант Михаила Афанасьевича был чем-то ему симпатичен. Более того, он видел те гнилые процессы, которые происходили в союзе писателей, которая становилась все более похожа на льстиво-паразитическую организацию по поддержке бездарностей с правильной идеологической окраской. И именно поэтому поддерживал таких, как Булгаков…

А еще его немного покоробило слишком вольное отношение писателя к библейским темам. Ладно, когда какая-то никчемная фигурка высмеивала библию, не прочитав оттуда и пары строк, это еще куда ни шло, к таким вещам он относился с иронией, и как-то их терпел. Но вот такая интерпретации самой главной идеи Евангелия Иосифа Виссарионовича, как человека верующего, хотя и тайно, всё-таки коробила. Он понимал, что это неправильно, но что-то в этой версии библейских событий его и привораживало. Но как красиво всё связал в один узел! Ещё раз поразился таланту Михаила Афанасьевича. И что же с ним делать? Выпустить заграницу? Болезнь почек очень скоро сведет его в могилу… Но тогда его произведения будут опубликованы ТАМ, причём все, в том числе запрещённые. Ну и что? А если поступить еще мудрее? Выпустить его, пусть лечиться. И дописывает «Мастера и Маргариту». Отполирует. Уберет огрехи, они тут есть, и немалые. А мы в это время опубликуем ВСЕ его произведение, даже «Собачье сердце». Хай поднимется! Еще какой. А мы и понаблюдаем, кто и что говорить будет! Надо эту идею еще обдумать. А на завтра пригласить Ставского[1], посмотрим на эту идею с другой стороны. Дал указание Поскребышеву найти полчаса в своем расписании для заместителя Толстого и попросил принести чай.

В голове крутилась фраза из романа про квартирный вопрос. Когда секретарь вошел с подносом, на котором стоял малый набор кремлевской чайной церемонии (заварка, кипяток, колотый сахар, варенье и печенье),[2] Сталин попросил пригласить Михаила Кольцова на двадцать четвертое к себе на дачу (решил отложить этот разговор на выходной день).[3]

Вчера у вождя была делегация правительства Свободной Республики Финляндия, разговор получился более длинным, чем предполагалось. Надо сказать, что во время разговора Иосиф Виссарионович присматривался к Вейко Пёусти, которого местный товарищи хотели видеть во главе государства. В тоже время финская диаспора в СССР продвигала идею назначения главой правительства страны Кулерво Маннера, как самого заслуженного из партийных руководителей. Но противоречия между коммунистами в самой стране и представителями диаспоры, многие из которых работали в структурах Коминтерна, были не только по этому вопросу. Фактически, «русские финны» хотели оттереть от рулей власти «финских финнов». Только-то и всего. И их совершенно не волновало то, кто именно добился победы во Второй Гражданской войны в Суоми. «Мы пахали!» — это был их лозунг. А кто получил результат? Для Сталина было неприемлемым, чтобы именно «русские финны» начинали крутить страной, из которых их в своё время выбили. Во-первых, они начали бы сводить старые счеты, в первую очередь не с белыми, а со своими товарищами по партии, которых они обвиняли в своих поражениях. Слишком хорошо вождь знал эту камарилью. Правда, среди них было определённое число товарищей, которые хорошо показали себя именно как хозяйственники, особенно на практике в Карельской АССР. Но это не были лидеры, поэтому делать на них ставку тоже смысла не имело. К концу разговора Иосиф Виссарионович понял, что товарищ Вейко вызывает у него симпатию: и своей убежденностью, и своей верой в дело, которым он занят, и умением слушать и слышать. Единственным его недостатком могла показаться молодость. Но это тот недостаток, который довольно быстро проходит. Вот только ему надо научиться бороться с искушенными в политических интригах соратниками из СССР, часть из которых всё-таки вернуться на родину. Сможет удержать власть в своих руках — молодец, справился! Нет, значит ему не повезло.