Последняя стрела ударила в грудь, когда он стоял на самом краю. Затхэ пошатнулся — и рухнул со скалы.
Ух’эр швырнул следом еще одну сеть. Чтоб никогда. Никогда. Не возвращался.
— Что смотришь? — спросила Сорэн у Эрхайзы и швырнула лук к ногам, в снег. — Я не желала Затхэ зла, мне просто надоело смотреть на это. Его все равно убили бы. И все равно он не знает, что убили его не люди.
Двинулась было, чтоб уйти, но остановилась, развернулась и сказала:
— С этих пор любое смешение кровей будет под запретом. Боги должны оставаться богами. Люди — людьми. Звери — зверями. Все остальные будут монстрами. И монстров будут истреблять.
— В этом есть смысл, — отметил Ух’эр и почувствовал пристальный взгляд Эрхайзы уже на себе. Когда надо, Лаэф умел смотреть так, чтоб это почувствовали.
— Такое добро никому не нужно, — согласился Заррэт и сплюнул в сторону обрыва, на котором все еще стояли люди. Смотрели вниз.
— С каких пор ты начал понимать слово “смысл”? — спросила Эйра у Ух’эра.
Лаэф растворился в тени. Они вновь взялись за свое.
В чем-то малыш был прав. Эти споры и впрямь однообразны.
***
Никто не видел, как он вскарабкался по скале. Нет, тело осталось там, внизу, в сетях Ух’эра. Осталось навеки — он был бессмертен. Но дух его оказался слишком живым: не мог, не хотел упокоиться.
Затхэ слишком хотел жить.
И все еще был воплощением огней из кузни Заррэта, сплетением солнечных лучей Ирахана, и теперь эти лучи сердцем бились пульсировали в новом теле — что создал себе из капель соленой воды.
Но каждое движение было невозможным. Каждое движение причиняло боль.
И все же он карабкался вверх по отвесной скале, дух Затхэ, создавший себе новое тело. Он знал, что сил держать в нем долго не хватит.
Он и не хотел держаться долго.
Выбраться, выползти на вершину скалы, с которой так подло сбросили те, кому доверял.
И он выбрался. Поднялся на ноги, распрямил спину и вскинул голову.
— Я... — сказал он, с трудом, через силу, но проклятье должно быть произнесено, иначе о нем забудут, иначе оно растворится во времени, а Затхэ желал, чтоб оно было вечным. — Я вернусь. Буду возвращаться. Перерождаться в ваших детях. Я уничтожу вас, как вы уничтожили меня.
Он поднял голову, запрокинул лицо к небу, но лишь Рихан смотрела на него сверху вниз. Безразличная и холодная сестра.
— Я. Буду. Возвращаться, — повторил он.
И рассыпался каплями.
Выбросил руку в последний момент — и побежали, помчались по лесам и селениям волчьи тропы, ступив на которые люди будут обращаться, а после — уничтожать друг друга так, как уничтожили его. И рассыпались капли вокруг — и там, где упали в землю, проросла новая трава — чтобы те, что не пойдут по тропам брали ее сок, и сок сжигал, душил монстров так, как сейчас душил Затхэ воздух вокруг.
И выдохнул в последний раз — и дух его вместе с дыханием освободился. И пламя вспыхнуло в воздухе и рассыпалось, разлетелось десятками искр, и подхватил их ветер, и разнес по лесам. Дух Затхэ выбрал свою землю. Дух остался жить здесь. И больше никто не сможет изгнать его.
И если бы кто-то прислушался к ночной тишине, услышал бы разнесшийся по его землям шепотм. В третий раз сказал Затхэ:
— Буду. Возвращаться.
И замолчал — но лишь до того времени, как приняла его в свое тело первая из женщин, к которым он приходил в снах. Наука бродить по снам, которой обучил Ух’эр — хоть что-то из его уроков пригодилось.
Но то было веками позже.
Пока же лишь Рихан скорбно молчала над спящими горами.
А Лаэф, сидевший на троне в своей пещере, задумчиво поглаживал свернувшуюся у него на коленях Эрхайзу.
Лаэф был отцом ночи, частью ночи, душой тьмы. Конечно, он знал все, что происходит в ночи. И слышал проклятие Затхэ.
Но — Лаэф улыбался — ему ведь это на руку. Больше монстров — меньше чистоты, так рьяно оберегаемой его драгоценной сестрой. Больше монстров — больше тьмы. И дети его, промышляющие темным колдовством, внезапно станут для людей спасителями — кто, если не они, справятся с чудовищами?
Общеизвестно: чтобы победить чудовище, нужно самому быть чудовищем.
— Твое время уходит, сестра, — шептал он. — Идет тьма. Идет тьма…
Глава 42. Зверь
Нивен, пригнувшись, шел следом за Критом. Тот уверенно топал вперед, уверенно сворачивал, снова топал, и Нивен никак не мог понять: как можно запомнить все повороты в этом лабиринте? Он пытался, но давно сбился.
“А как ты помнишь все городские подворотни? - спросил у себя. - Ты жил в них. А гном жил здесь. Пока не оказался в команде Бордрера”.
— Как стал Чистильщиком? — спросил Нивен.
— Долги семьи, — нехотя буркнул гном. — Мной расплатились. Ты?
— Богатая родословная, — хмыкнул Нивен, и гном снова странно покосился на него через плечо. А через мгновение пробормотал себе под нос:
— Уверен, что справишься?
Нивен в ответ дернул плечом, хотя гном этого не видел.
Что-то все вокруг стали слишком за него переживать. Хотя, конечно, гном переживал не за него — за себя. Ему потом перед Бордрером отчитываться, если Нивен не выживет.