Мы, народ...

— Тише, тише, товарищи!.. Я тут все подсчитал: зиму мы вполне можем прожить. На самое необходимое у нас денег хватит, а остальное, ну что ж, товарищи, придется кое-что сделать самим…

И далее Валдис развивает перспективный план: надо срочно строить амбары, куда можно будет ссыпать зерно, по всей стране — засуха, цены быстро растут, не осенью так зимой мы этот урожай продадим. Продадим, товарищи, продадим, я вам клянусь!.. Что же касается семян подсолнечника, то часть из них вполне можно переработать и здесь, а другую часть, ну что ж, придется спрессовать их в брикеты и тоже положить на хранение, дожидаясь зимы. Требуется только наладить механический пресс. А для этого у нас есть товарищ Базиль…

Он поворачивается:

— Как, товарищ Базиль, наладишь?

Базиль, заросший черным волосом так, что под ним не видно лица, скребет затылок и после секундного размышления говорит:

— А че… Конечно, попробуем… дык…

После чего со страшной силой дергает себя за веник сумрачной бороды.

Ну, это уже кое-что. Базиль, он же — Василий Васильевич Коломарь, зря не скажет. Он хоть и похож на лешего, выползшего из дремучих чащоб, но по натуре своей, по сущности — прирожденный механик. Технику он понимает нутром. Из консервных банок, из шестеренок, из ржавых болтов может собрать вертолет.

— Так что, товарищи, не будем впадать в панику, — с энтузиазмом говорит Валдис. — Мировая буржуазия, захватившая власть в нашей стране, не поставит нас на колени!.. Кишка у нее тонка!.. Мы, товарищи, непременно выстоим и проложим себе и другим дорогу в светлое будущее!..

Валдис каждое свое выступление заканчивает как-нибудь так. Он у нас коммунист и считает, что построение справедливого общества — это историческая неизбежность. Конечно, великая идея была, к сожалению, дискредитирована большевиками, но ее возрождение в истинном, очищенном виде — веление времени. Никакого иного пути у человечества нет.

И надо сказать, что в своих воззрениях Валдис весьма убедителен. Против построения коммунизма не возражает даже отец Серафим. В конце концов, что такое коммунистическая доктрина — то же самое христианство, но трансформированное из мистического откровения в социальный проект.

Пусть коммунизм, пусть хоть что, лишь бы люди снова стали людьми.

Только меня это почему-то не радует. Мне почему — то кажется, что мы строим вовсе не коммунизм, не царство божие на земле, как втайне, не говоря прямо об этом, мечтает отец Серафим. В действительности мы строим крестьянский рай — пассеистическую пастораль, созданную мечтательной дворянской литературой. Вышел барин на луг, помахал вместе с «народом» косой, потом вернулся к себе в гостиную, испил чая с ромом. И представилось расслабленному взору его, что это и есть настоящая жизнь: простая работа, простые ясные истины, рождающие подлинную духовность. Землю попашет, попишет стихи. Причем здесь важно именно то, что — «попашет». Если бы барин пахал землю по-настоящему, то ему, разумеется, было бы не до стихов. Крестьянская работа — это отупляющий, монотонный труд, изнурительный, доводящий человека чуть ли не до животного состояния. Достаточно посмотреть на местных, которые в сорок лет старики: зубов нет, лицо — скопище шелушистых морщин. Я вовсе не хочу, чтобы Вета стала такой. И, конечно, «народ» никогда не был носителем высокой духовности, никогда и нигде — что бы ни болботали на эту тему патриотические публицисты. Какая, к черту, духовность, если с утра до вечера ковыряться в навозе? Если пожрал, выпил, прилег и снова — лезь в грязь. Не зря крестьянин при первой же возможности бежит из деревни в город. Плохо в городе, душно, обезличивается человек, нивелируется, сводится к производственной функции, и все равно — бегут, бегут, не удержишь, не переубедишь, именно от «простых истин» бегут, от земли, от заскорузлой черноземной духовности…

Валдис говорит абсолютно верные вещи. Мы действительно можем пережить зиму, если еще больше сместимся в сторону натурального бытия: будем сами молоть муку, печь хлеб, давить масло из семечек, вскапывать огороды. Даже без электричества, по-видимому, обойдемся, все равно — то провода перережут, то изоляторы на столбах разобьют, пытаются нас таким образом выжить отсюда, но ведь это опять шаг назад, откат к примитиву, неумолимая хозяйственная деградация, возвращение в девятнадцатый, даже в восемнадцатый век. И так — долгие годы…

Это, кстати, основная беда всех локальных общин: сил и средств в них хватает только на простое воспроизведение жизни. Невозможно содержать «лишних людей»: учителей, врачей, ученых, управленцев, творческих гуманитариев. Не из чего извлечь налог на развитие, и потому сельскохозяйственное житие превращается в замкнутый круг, в экзистенциональное функционирование, в неизбежное возвращение к одной и той же начальной системе координат. Ощущение тупика, молодежь уходит, община схлопывается, местность превращается в антропологическую пустыню.