Мы наш, мы новый мир построим

От мимо пролетевшей грозы было и еще одно последствие. Прошло уже двое суток, когда наша кодла объявила вечерние посиделки. Я без всякой задней мысли захожу в помещение в назначенное время, странно, все уже собрались, даже те, кто, как, к примеру, Годунов никогда еще вовремя никуда не являлись. Встали полукругом вдоль стеночек и зыркают на меня. Даже не по себе стало.

— Ваша светлость! — Выступил вперед Бельский, вот теперь от этого насквозь официального обращения мне уже точно не по себе, — Мы ваши верные подданные, собрались сегодня здесь, чтобы указать вам на недопустимость вашего безрассудного героизма.

— О, как! — Крякнул я. Не зная, то ли мне гневаться, на своих взбунтовавшихся подданных, то ли радоваться от души, что друзья заботятся о моем благополучии.

— Ванечка! — Светла! Вот это номер! — Ты не представляешь, как я испугалась в то утро. Тебя же могли… убить! — Выплюнув, выговорив, последнее слово, девушка кинулась мне на шею, заливая рубашку на груди крупными горячими слезами. Ее упругие грудки плотно уткнулись в мою тощую грудную клетку, а когда я, успокаивающе, приобнял ее, то ощутил под своими ладонями плотно сбитое, но очень приятное женское тельце. От этих неожиданных ощущений мой меньший Ванюшка ожил, поднял головку, окреп и натянул ткань штанов. Если до этого момента девушки вызывали эстетическое удовольствие и слабое возбуждение, временами накатывающее, списывалось мной по типу вывертов прошлого, взрослого, сознания, то нынешняя реакция уж точно не была вывертом сознания. Тельце мое созрело! Вот засада!

— Но что мне оставалось делать? Если бы французы высадились, без большой крови бы не обошлось. Да и пожгли бы все, порушили. Мы бы потом годами расхлебывали. — Говорю, а сам, смущенный, пытаюсь встать так, чтобы холмик на штанах прикрыть от возможных взглядов окружающих.

— Все так, Ванечка, — согласно закивала красавица лекарка, — но без тебя бы все просто разрушилось. И не исправить бы нам ни за годы, никогда! — А губы ее близко-близко!

Отпускаю из объятий тоже смутившуюся барышню, говорю, стараясь придать голосу максимальную степень правдивости:

— Я очень рад, друзья мои, что мое здоровье и благополучие важно для вас. Обещаю, впредь не рисковать без веских на то причин! — Вот так, вроде пообещал, но кто будет определять, насколько веской была та или иная причина?

— Спасибо, Ваня, что услышал нас. — Светла отодвинулась и сделала реверанс. И остальные поклонились, кроме Божены, та тоже реверансом одарила.

И потянулись дни с их делами и заботами. Вот только Светла при встречах временами вдруг пунцовела щеками, да отводила взгляд.

В конце июля вернулись наши морячки, привезя вместе с очередным табором переселенцев еще и кучу новостей о житье-бытье как на покинутой нами родине, так и во всей Северной Европе. Для наших моряков все началось в узости Датских проливов. Внезапно наперерез моему флоту выдвинулись суда под датским флагом. И не просто выдвинулись, все же таможенный досмотр проходящих судов тут практиковался, а в категорической форме потребовали следовать в их сопровождении в порт Копенгагена. На вопросы, в чем, собственно, дело, отвечали угрозами. Ну, Плещеевы от таких непотребств малость погорячились и… потопили большинство дерзких датчан. А остальных пленили, уведя с собой. Благо до Нарвы и Ивангорода было относительно недалеко.