Мы не сеем колючек

Собравшиеся у постели в напряженном молчании смотрели на больного. Вдруг Мухаммед стал задыхаться, тело его скрутили судороги — началась агония. Старик поднялся и выпустил безжизненную руку сына.

— Все, Мухаммеда уже нет!

Крик отчаяния вырвался из его груди, он рухнул на пол и забился в рыданиях. Фатьма кинулась поднимать свекра. Самиха опустилась на колени и, чтобы не закричать, стиснула зубами чехол дивана.

Ну вот, Сейида, умер Мухаммед эс-Самадуни, твой второй отец. Ты увидела смерть своими глазами. Слава Аллаху, господин и не заметил перехода в иной мир: два вздоха, как после тяжелого труда, — и все.

Все события того страшного дня спутались в памяти Сейиды. В ушах ее словно застыли крики горя и отчаяния, плач и причитания близких. Самой стойкой оказалась Санийя. В эти тяжелые минуты она единственная не потеряла голову.

— Позови Хамди! — сказала она остолбеневшей Сейиде. — Доктор уже не нужен.

Сейида быстро разыскала дом, где жил доктор. У дверей она увидела нервно расхаживающего Хамди.

— Ты чего прибежала? — испуганно спросил он.

Как сообщить ему страшную весть?! Не скажешь ведь просто: твой отец умер! Тогда зачем тебя послали, глупая?

— В чем дело, Сейида? — настойчиво повторил Хамди.

— Все кончено!

— Что — все?

Сейида опустила голову…

— Папа! — закричал Хамди и кинулся по улице к дому. Вопль его был так страшен, что, когда он ворвался в дом, все испугались — не случилось бы второго несчастья!

— Ты ведь мужчина, Хамди! — бросилась к нему Санийя. — Возьми себя в руки!

Фатьма прижала сына к груди:

— Отец нас оставил, Хамди!.. Вот мы и осиротели!

Старик вскинул к небесам наполненные слезами глаза и с горьким упреком заговорил:

— За что, сынок?.. За что ты так наказал меня? Зачем ты оставил меня на этой грешной земле?!

Отец Софы осторожно положил руку на плечо старика:

— Довольно, хаджи, облегчи душу святыми словами: «Воистину человек заблуждается, думая, что он сам по себе; все должны вернуться к господу».

Среди печали и плача приготовления к похоронам шли своим чередом. Кто-то пригласил обмывальщика, кто-то заказал гроб — все катилось уже знакомой Сейиде колеей.

Гроб покачивался на плечах мужчин, медленно шествовавших к месту вечного упокоения Мухаммеда эс-Самадуни. За гробом шли родственники и друзья, соседи по кварталу…

Вечером собрались в шатре, поставленном рядом с домом. Перешептывание присутствующих покрывал высокий голос чтеца, нараспев произносившего суры Корана.

На следующий день с утра стали приходить одетые в черное женщины — со словами сочувствия и утешения. Потянулись однообразные, мрачные дни. Постепенно посетителей становилось все меньше. Наконец в осиротевшем доме воцарилась гнетущая тишина.

Наступил черный день, которого так боялась Фатьма. Припрятанные деньги таяли на глазах. А надо было платить за жилье, за учебу Хамди, да мало ли еще за что!

Пришлось покинуть привычный дом и перебраться поближе к деду — единственной их опоре в жизни.

Глава 18

Повозка, на которую был горой навален домашний скарб, медленно катила от парка Намиш к кварталу Род эль-Фараг. Сейида восседала на самой вершине громоздкого сооружения и настороженно поглядывала вокруг.

Пределы района Сейида Зейнаб до сих пор оставались для девушки глухими границами знакомого мира. За чертой этого городского квартала для нее ничего не существовало. Сейида смотрела на все широко раскрытыми глазами — перед ней расстилалась новая, неизведанная земля, о которой она никогда даже не задумывалась.

Итак, Сейида, ты покидаешь привычный мир, ограниченный тесными рамками тех мест, где суровая жизнь заставила тебя обитать. Узкий горизонт лопнул, как обруч. Ты раньше и представить не могла, до чего велик твой родной город, сколько в нем магазинов, лавок и уличных продавцов, машин, трамваев и повозок, зевак, шумных сборищ и толчеи. Все куда-то спешат, к чему-то стремятся, кричат, переругиваются, и при этом, по сути дела, никто никого не замечает.

Возьми, к примеру, вон того феллаха, безмятежно едущего на ишаке по оживленной улице, — для него словно бы и весь свет не существует. Прав ли он в своей деревенской отрешенности, кто знает? По крайней мере это его позиция — тебе он ее не навязывает. Ты можешь заговорить с ним, Сейида, спросить название улицы, но и только — никто не в силах проникнуть в твой мир и ответить на единственный вопрос, который тебя волнует: что там, на новом месте? А повозка катится, медленно и упорно, и с каждым поворотом колеса пугающая неизвестность все ближе и ближе. А деревенский философ стоически движется к собственной неизвестности. Равнодушно взглянув на перегнавшую его повозку, он вряд ли отличил тебя от хозяйской утвари. А если даже и увидел твое лицо — тут же забыл напрочь. Собственный ишак и уличные пешеходы куда для него важнее: упрямую скотину нужно заставлять трусить вперед, а на встречных — лениво покрикивать.