«Мы несем европейский дух»

– План будущего музейного городка похож на ладью с надутыми парусами. Чем же занят капитан? И кем вы себя чувствуете – строителем, менеджером, культуртрегером? – Все в одном стакане и все перемешано. Какие-то функции для меня новые и мне не свойственные. Я учусь. Для каких-то у меня есть опыт и умение. Что-то для меня вообще чужое и очень сложное, но, видимо, я должна через это пройти. В этом случае нельзя выбрать, что ты любишь, и не заниматься тем, что тебе неинтересно. Ты должен владеть всем – до мелочей. Это такое симфоническое произведение, для исполнения которого нужно очень много инструментов.– С 2019 года начинают, как мы знаем, вводиться новые корпуса музея… – А это фактически завтра. Пока мы в графике и действуем согласно нашим планам, насколько это возможно, когда идет большая стойка и по дороге очень много всего случается.– Все учреждения культуры сегодня вынуждены экономить. Хватает ли денег на такие колоссальные планы? – Нет, и их никогда не будет хватать. Я считаю, что вообще большая удача, что даже в это время, экономически очень сложное, государство продолжает давать нам деньги. И это большие средства. Это тот наш хлеб, без которого невозможно строительство. Но кроме хлеба нужно масло.– Но ведь есть многочисленные друзья музея, меценаты… – Честно говоря, их очень много. Они поддерживают нас в самых разных наших движениях. И это немалые средства. В прошлом году огромный бюджет музея был поделен 50 на 50. Половина – это бюджетные деньги, половина – привлеченные средства. Все эти люди, которые предлагают нам свою помощь, оказывают ее вне меркантильных соображений. Потому что наш закон о меценатстве не предполагает ни копейки на снятия налогов. Поэтому, когда говорят, что вот в Америке такие великие спонсоры и меценаты, а у нас дело обстоит неизвестно как, я считаю, что это несправедливо. Там, когда люди дают деньги на культуру, образование, на социальные проекты, у них есть возможность получить за это что-то от государства. Наши же меценаты просто дают. И с каждым годом таких людей все больше. Мне кажется, это вообще черта последних лет, когда и волонтерство, и социальный рост, и просто нравственное движение внутри человека дают надежду на то, что мы меняемся в лучшую сторону. Мы становимся более осознанными в своих действиях. И на что, как вы думаете, проще всего найти деньги в музее?– На выставку? – Нет! Представьте себе – на образование. Хотя выставка, казалось бы, связана с очень большим пиаром. Но проще всего и быстрее всего найти деньги на образовательный проект. И все больше появляется людей, которые вообще не хотят никакой публичности, действуют как чистые филантропы. Им не нужно ни указаний имен и фамилий, ни логотипов. То есть вы имеете дело с таким абсолютно чистым оптимистом.– Мы знаем, что в этом году ГМИИ представил свою выставку на венецианской биеннале. Меняется жизнь людей, о чем вы говорили, меняется мир искусства. Уже и дизайн, и высокая мода, и ювелирные украшения, и современные технологии чувствуют себя в музее на своем месте. Дальше что? – У музея всегда было свое понимание широты взгляда на искусство. Когда-то мир искусства был совсем тесным. XX век дал совершенно новое понимание и широту восприятия. Ирина Александровна Антонова, как директор нашего музея, сделала несколько великолепных, стратегически важных, выставок, связанных с высокой модой. Они не просто говорили о моде, они рассказывали о моде как об искусстве и о ее взаимоотношении с миром искусства. До сих пор все помнят выставки, посвященные Шанель и Диор. Что касается дизайна, то он в XX веке стал частью современного искусства. Поэтому, конечно, об этом интересно говорить. Пока музей еще только приступает к серьезному размышлению на эту тему. Что касается современного искусства, то, конечно, это одна из важных миссий любого музея. Нельзя уйти от взгляда художника, живущего сегодня. Это единый процесс, он не прерывается. И зрителю интересно стать частью этого большого диалога. Поэтому мы, конечно, очень много работаем с живым искусством, считаем, что сегодняшний художник – очень важная часть процесса и без него невозможно представить себе музей завтрашнего дня. Наш новый отдел занимается только современным искусством, мы сделали много выставок, будем делать их и в будущем.– Но ведь зритель не очень идет на современное искусство. Вот когда в ГМИИ был Рафаэль, в очереди стояла вся Москва… – Вы знаете, у нас нет задачи, чтобы вся Москва стояла в очереди. Мы ждем своего просвещенного зрителя. И тех, кто готов стать нашим зрителем, знает, зачем он к нам идет, что ему ждать от музея. Открытый, интеллигентный, готовый узнавать новое и меняться.– А когда вы сами стали зрителем этого музея? – Когда только приехала в Москву, меня привезли родители. Я была маленькой девочкой из Одессы. И мы пришли в этот чудесный музей, который меня поразил. Как и всех, кто приходит в него первый раз, особенно детей. У этого музея есть уникальная особенность – в нем совершенно магическая атмосфера, которая дает человеку возможность ахнуть, удивиться этим чудесам, этому миру невероятных образов, населенных еще Цветаевым. И сегодня музей производит такое же невероятное впечатление на маленьких посетителей. Поэтому все остается по-прежнему. Нельзя менять то чудесное, что есть. Все это должно остаться, наполниться новым воздухом, новыми возможностями, большей свободой.– О свободе. Многие музейщики говорят о том, как связана их судьба и судьба музея. О том, что ты хочешь не хочешь, а принадлежишь ему уже полностью и без остатка. Вы уже чувствуете, как музей начинает распоряжаться вашей жизнью? – Да, конечно. Когда я сюда шла, то не представляла, что это будет до такой степени заполнять мою жизнь. Может быть, не совсем готова была к этому. Поскольку на протяжении всей жизни каждая моя следующая работа (а их было какое-то количество) – это всегда был мой выбор и мой путь к большей свободе. Внутри себя. Тут, конечно, я не могу сказать, что это путь к свободе. Это путь к огромной ответственности, которая всегда большая несвобода. И на протяжении всех этих четырех лет я все время учусь, как изменять себя. Наверное, это очень важно – меняться.– Мы говорили о тех людях, которые сделали этот музей тем, что он есть. Мы знаем имя Ивана Владимировича Цветаева, Ирины Александровны Антоновой. Но скорее всего этих людей гораздо больше… – На самом деле их больше, безусловно. Это и все немногочисленные 13 сотрудников, которые во время войны спасали музей – без крыши, убирали снег с его ступеней. Люди, которые работали здесь в 1920–1930-е годы, когда отношение к искусству было специфическое. И сотрудники музея в 1940-е, которые жили в контексте очень сложных исторических обстоятельств, служа музею. Служа – это именно то слово, которое я воспринимаю как миссию, в самом конкретном смысле.– Только те и остаются, кто служит? – Только. Я считаю, что это судьбоносная история. Это такое место, инфицирующее человека. После него трудно, мне кажется, оказаться в каком-то другом месте. Поскольку тут соединяется любовь к нему и нелюбовь к нему. И раздражение, и желание его изменить. И вместе с тем нежелание его изменить, а оставить все по-прежнему. Это все очень сильные чувства… А музей – это прекрасный, идеальный остров. Совершенный. Наполненный смыслами, мечтами других людей.– У вас есть любимые залы? Личные отношения с какими-то произведениями? – Ну, конечно, как у всякого нормального человека. У меня вообще со всем личные отношения. Одного любимого произведения быть не может, как не может быть одной любимой книги. Есть места, куда я захожу, когда мне хочется уравновеситься, когда подступает к горлу количество дел. Тогда я захожу в зал, где находятся фаюмские портреты, в этом пространстве мне прекрасно.