Мы никогда не расставались

— Да ты, Вересов, как есть ума лишился. Он никого не боится. Дергаешь смерть за усы? Они ведь, сукины дети, нас ни во что не ставят. Им можно все. Все! Ты понял? У них власть, полномочия. Захочет Смуров, и скрутит в бараний рог любого из нас, просто так, из прихоти, и ничего ему за это не будет, ничегошеньки! Ты его мордоворотов видал? Ведь это звери натуральные, их так и набирают из психопатов всяких и выродков. А ты куда смотрел? — напустился он на Арояна. — Чего ты ему позволяешь задираться? Беспечность ваша и самонадеянность до добра не доведет. Не пойму, почему он стерпел от тебя, Вересов. Хотя догадываюсь. Я-то имел случай убедиться, насколько он злопамятен. Он теперь затаился, а после отомстит. У него к тебе, Алеша, особый счет, это ясно как день. Ты его сначала пригрел, а потом вышвырнул. Оттого он тебя пока не трогает, расправится сначала с твоими друзьями, чтобы тебе побольнее было, а уж потом до тебя доберется. Говорю тебе, он такой же садист и подонок как те. Они все такие. Он самое интересное, изощренное напоследок для тебя приберег, а потом-то и покуражится, натешит вволю свое самолюбие. И ты поберегись, Ароян, ведь именно ты его разоблачил тогда, я уверен, что этот гад в первую очередь тебе припомнит свое счастливое детство.

— Пусть попробует! — сказал Вазген, хотя зловещие предостережения Захарова оставили в его душе гнетущий осадок. — Только кажется мне, Миша, что ты все преувеличиваешь. Ты сейчас нездоров, оттого и мерещатся тебе всякие ужасы. То, что Смуров хотел показать превосходство, покрасоваться своей властью перед вами, еще не доказывает, что арест ребят — дело его рук. Ни для кого не секрет, что они любили выпить и подебоширить. Может, просто попались на чем-нибудь. Но в целом ты прав: поостеречься не помешает.

— Прятаться я не привык, — возразил Алексей и встал, собираясь уходить. — Ты, главное, поправляйся, Миша, и не унывай. Чересчур ты что-то расклеился. Ведь ты боевой офицер! Прощай, дружище, мы тебя постараемся чаще навещать.

Глава 11

Год 2008

Вечером дома застаю мать в муках творчества. Вернее его отсутствия. У нее случилась внезапная остановка сюжета на очередной главе. Семья сидит за ужином, у мамы расстроенный вид, она ничего не ест и обреченно смотрит в стену. Папа со вкусом наворачивает еду, Дмитрий жует, уткнувшись носом в какую-то брошюру по фалеристике. В другое время он немедленно схлопотал бы от мамы подзатыльник за вопиющее нарушение семейного порядка, сейчас же злостно пользуется тем, что мать находится в душевной прострации.

— Ничего, мам, — ободряю как заботливая дочь, — помучаешься, зато потом создашь настоящий шедевр!

— Катя, о чем ты говоришь? — с горячим страданием возражает мама. — Боже мой! Кому нужны мои шедевры? Зачем, для чего все это? Есть только один путь — сжечь! Все сжечь и стать свободным человеком.

— Что сжечь-то, Гоголь мой ненаглядный? Компьютер? — гудит папа, неспособный подняться до высот художественного обобщения. — Отдай мне, если не нужен. Мой чего-то барахлит.

— Да хоть сейчас! — с жертвенной решимостью отзывается мама. — Можешь уничтожить все мои тексты, отправить в небытие, все равно никто не замечает.

— Ну ты, мать, даешь! — рокочет супруг полковничьим басом. — Погоди маленько-то! Ты же знаешь — у нас всё посмертно…

— Папа! — возмущаюсь я.

— Ты так считаешь? — дрогнувшим голосом сомневается мама. — А вдруг все мои романы канут в лету?

— Какое в дупень лето? — рассеянно бормочет Димка. — Обрадовались! Два дня всего дождя нет. Небось, завтра же рассопливется.

— Вот! Вот все внимание к родителям! — драматическим жестом тычет в него мама. Простофиля Димон невольно становится мальчиком для битья. — Он даже не слышит, о чем я говорю. Ха-ха, они меня еще успокаивают! Нет, я отказываюсь, слышите, отказываюсь обсуждать с вами мое творчество. Вам всем наплевать, я отлично знаю, что вы считаете меня графоманкой. Даже если мне присудят Букер, вы все равно будете тайком посмеиваться.

— Ого, Букер — это звучит! Там, кажется, хорошие деньги дают? — оживляется папа. — А что, я думаю, тебе стоит рискнуть.

Все-таки мужчина — сооружение непробиваемое, а папа, тот вообще до сих пор в танке.

Не дожидаясь, пока со стороны маминых позиций грянет ответный залп, я будто невзначай опрокидываю бокал с вишневым соком на белую скатерть: приходится выбирать наименьшее зло и локализовать грандиозное сражение до бури в стакане.