Мы никогда не умрем

Такого Вик тоже никогда не прощал. Он любил мало людей, и любил совсем не так, как часто любят дети. Свою любовь он ясно осознавал, и, предлагая ее, не прощал, если ее отвергали.

Раздался стук в дверь. Вик думал, что вернулся Вячеслав Геннадьевич, но это была Риша. Она прошла в комнату, приоткрыв дверь. Подошла к нему, низко опустив голову, села на табурет, сложила руки на коленях.

— Риш?..

Она медленно подняла на него глаза. Глаза у нее были красные, а кожа — фарфорово-белой. На ее лице закатные тени ложились жутковатыми пятнами, похожими на синяки.

— Вик, папа сказал… папа сказал, ты уедешь. Папа сказал, так надо. Что ты будешь жить в приюте. В городе. Вик, ты… ты говорил, что мы… Вик, я…

Она сделала попытку взять его за руку, но остановилась. Несколько секунд смотрела на протянутую руку, а потом глухо зарыдала, прикрыв рукавами лицо.

Он не стал ни о чем просить Мартина. Сам подошел к ней, обнял, и прижался лицом к ее волосам. Они пахли цветами. Свежими, живыми цветами. Где-то в серых прядях путалась пыльца — кажется, она недавно надевала на голову венок.

В тот момент, когда он хотел сказать ей, что никуда он не поедет, дверь открылась. Вячеслав Геннадьевич стоял на пороге, и губы его были плотно сжаты.

— Ты… я же сказал тебе не ходить сюда!

Он схватил ее за руку выше локтя, и рывком заставил ее встать.

— Не надо!

Вик сжал его руку у запястья, отчетливо осознавая, как жалко выглядит в этот момент.

«Придет время, и никто не посмеет стоять у меня на пути», — зло подумал он, не убирая руку.

— Не лезь, мальчик. Ты должен сам выбирать.

Он легко освободил руку, и вышел в коридор, волоча за собой Ришу. Она не сопротивлялась, только голова ее странно моталась из стороны в сторону в такт шагам.

Когда дверь захлопнулась, Вик опустился на табурет. Он смотрел на свои руки, как только что смотрела Риша, и его губы сами собой растягивались в кривой, едкой усмешке.

— Знаешь, Мартин, кажется, мне не нужна помощь этого человека.

Мартин молчал. Он думал о Рише, которую придется покинуть. Но надеялся, что она сможет понять его. Ему не хотелось делать больно подруге. И не хотелось подвергать Вика новым опасностям.

«Послушай, Вик, зачем тебе здешний приют? Ты ведь не сирота. Может быть можно попробовать добиться того, чтобы тебя отправили к матери? Через те же социальные службы, что должны были бы определить тебя в приют».

— Мать отказалась от меня. Я ей не нужен…

Злость отступила, и Вик с ужасом понял, что вместо нее пришла беспомощная обреченность. Если минуту назад он почувствовал себя взрослым, запертым в теле ребенка — злым, сильным и ожесточенным, то хватило одного укола одиночества, чтобы им завладело отчаяние.

Он ничего не может изменить.

Ему отказывают в праве на гордость и чувство собственного достоинства.

Горячие слезы часто капали на сжатые кулаки. Ногти больно впились в кожу, но боль не отрезвляла, наоборот — злила только больше.

«Ненавижу», — с внезапной ясностью подумал он.

Не-на-ви-жу. Слово разрезало боль и одиночество, словно лески.

«Вик. Вик, послушай меня. Ты слышишь, что я тебе говорю?»

Голос Мартина звучал спокойно. Ему всегда удавалось взять себя в руки, когда требовалась его помощь. О том, что он слышал, он подумает чуть позже.

— Что?! Скажешь мне, что злиться плохо?! Скажешь, что взрослые хотят для нас добра?!

Он злился. На всех, без разбора, но больше всего — на взрослых, которые швыряли его из стороны в сторону, как щенка. И почему-то на Мартина.

Может быть потому, что он теперь стал на год ближе к взрослым.

«Я когда-то так говорил?»

От этих слов, спокойных и ровных, он почувствовал укол стыда. Мартин спас его. Был готов рисковать собой, чтобы он был в безопасности. За что ему эта злость?

— Прости.

«Не надо, не извиняйся. Вик, это хорошо, что ты злишься — это значит, что ты не такой. Ты не станешь бить беззащитную девочку, не станешь наплевательски относиться к чужой боли, не станешь никого унижать. Только тебе ведь не легче от слез, правда?»

— Нет…

Что-то коснулось его волос и запястья. Вик резко встал с кресла, подошел к шкафу. Шкаф был почти такой же, как у него в комнате.

Зеркало оказалось на дверце, на положенном месте. Только оно было не маленьким, как у него, а узким и длинным, занимающим половину дверцы.

Мартин стоял у него за спиной, положив руки ему на плечи. Щемящее чувство одиночества и покинутости отступило — он был не один.

— Я не пойду в приют.

«Хорошо», — подумав, ответил Мартин.

— Я хочу к матери. Мы сможем этого добиться?

«Давай попробуем. Нам придется привлечь отца Риши, без поддержки взрослых нам не справиться. Тебя просто вернут к отцу».

— Хорошо. Ты… не будешь меня отговаривать?

«Он правду сказал. Ты не маленький, можешь принимать верные решения. Только… пожалуйста, не забывай о том, что с отцом оставаться опасно. Так или иначе, нам нужно сделать так, чтобы он перестал нам угрожать. Не важно, как. Этот человек чуть не убил тебя. Такого больше не должно повторяться».