Мы никогда не увидимся, Джоди!

Виталий Левченко Мы никогда не увидимся, Джоди!

Солнце висело над самолетом. Прикрывая ладонью макушку от нестерпимого жара, я повесил сумку на плечо, свободной рукой осторожно потянул ручку овальной двери и окунулся в волны храпа. Залез внутрь, постоял немного с закрытыми глазами, привыкая к сумраку, достал из-за пояса деревянную колотушку неизвестного предназначения, бесстыдно украденную у соседки бабы Мани, пока она возилась в огороде с капустой, и шагнул в кабину.

Кабина пилота! Сколько волнительных мыслей рождается при этих словах в голове юного путешественника, который с приключенческой книжкой в каникулы задирает ноги на пружинной кровати в саду под яблоней! В этот момент я почти завидовал ему, еще удовлетворенному скитаниями по свету лишь в воображении, еще не тронутому в своей девственной наивности великой силой свободы, зовущей неизвестно куда.

Впрочем, мне, на беду или счастье, было хорошо известно, куда меня влечет. Признаюсь, я сильно волновался, несмотря на то, что деревня Капустино не самое стратегически важное место на планете. И находился я не в шикарном «Боинге», а в салоне обычного кукурузника.

Я подошел к креслу, вытянул колотушку и ткнул ею в сидящего. Дурной дядя Петя, пилот из районного центра, почувствовав прикосновение к носу чего-то непонятного, протестующе хрюкнул и открыл глаза.

– Сидеть смирно! Это захват! Если окажете сопротивление – я применю оружие! – закричал я. Серьезная обстановка не позволяла назвать колотушкой ту штуку, что болталась перед носом пилота.

– А с этим я управляюсь лучше, чем Джо Ди Маджио с бейсбольной битой, вам понятно? – продолжил я, и, чтобы нагнать еще больше страха, добавил, – лох!

Дядя Петя вытаращил красные глаза и снова хрюкнул, на этот раз кротко.

– Э… эээ… какая димаджа, ты чего? Ты кто такой? – мелко задрожав бледным худым телом, он вцепился в кресло.

Пилота дядю Петю до этого я видел всего два раза. Первый – когда пасмурным теплым днем поздней весны шел по районному центру к магазину: в дупель пьяного дядю Петю рвало в красивый колодец, что раскинулся большим деревянным срубом в его собственном дворе. Второй раз – через тридцать минут, возвращаясь из магазина: дядя Петя, прилежно соблюдая все правила древнегреческой драмы – единства места, действия и времени, все так же блевал в колодец.

Я еще немного постоял, наблюдая эту сцену и промокая платочком с лица капли некстати начавшегося дождя. Я пытался понять: комедия это или трагедия? Однако, шагая по раскисающей уже дороге, я пришел к выводу, что не иначе как глупостью это не назовешь. Потому что завтра дядя Петя, томимый отнюдь не духовной жаждой, полезет в колодец. Вот вам и поговорка.

Дурной дядя Петя, пилот из районного центра, уже целый час пытается убедить меня сдаться властям. А я столько же времени стараюсь уточнить его психологический портрет, дабы в долгом полете не возникли осложнения с противником. А впрочем, какой он мне противник – дурной дядя Петя, пилот из районного центра! Приступы мелкого дрожания и всплывающая на поверхность глаз муть вначале были приняты мной за пробуждающееся чувство патриотизма. Однако подозрительная периодичность их появлений, никак не синхронизированная с моими угрозами, всколыхнула в моей памяти тот пасмурный весенний день. Вслед за этим воспоминанием пришло другое.

Окончив педагогический институт, я приехал в районный центр и в течение двух лет отдавался школьной системе. Наша с ней связь начиналась рано утром и заключалась в том, что ежедневно я давал три урока русского языка в шестых классах и три – литературы у старшеклассников.

Какие это были странные времена! Вы заходите в школу в конце девяностых, и вас охватывает ужас, потому что за десять лет по-настоящему здесь ничего не изменилось. Все те же раздутые до непомерной величины дамы с тройными подбородками, все тот же строгий директор – монолитный демон во главе стола, все так же бежит в узкие двери познания орущая толпа маленьких варваров. Мелькающие яркими пятнами дешевые китайские рюкзачки за их плечами своей инородностью сводят с ума.