Мы носим лица людей

На черной-белой записи Макс ударом головы гасит урода и добивает его ногами, в завершение экзекуции я с чудовищной силой отвешиваю уроду пинок в пах, а потом мы с Максом исступленно обнимаемся. Дальше воспроизводится другое видео: на нем мы с Максом целуемся здесь, у ворот… целуемся в гараже у капота машины и, вернувшись без нее вечером, целуемся снова – горят фонари и идет проливной дождь…

Ладно, гребаный мир, наблюдай – это и есть настоящие чувства.

Мое сердце разрывается от бессилия, беспомощности и злости. Как мне сейчас не хватает теплых ладоней Макса на щеках, его синих глаз напротив моих, его призывов смотреть только на него – тогда мир снова стал бы цветным и теплым.

– Дядя Миша не удалил их? – шепчу я.

– Удалил. Это я для себя оставил, на память. Так сказать, семейное видео о том, какая умная и преданная у меня дочь. – Отец поднимает на меня бесцветные опухшие глаза. – Давай, я тебя слушаю.

– А что объяснять – ты же сам все видишь. – До крови ковыряю заусенцы на полупарализованных пальцах. – Пап… я прошу тебя… Пожалуйста, забери заявление.

– Нет! – Отец достает из дипломата бумаги и пробегает по ним взглядом. – Если это все – свободна.

– Пап… я люблю его! – кусаю губы и задыхаюсь. – Я очень его люблю!

– Даже не заикайся при мне об этой мерзости, идиотка! – рявкает отец, и его лицо багровеет, а я вздрагиваю. Перед глазами мелькают кадры – вот я хватаю тяжеленное сувенирное пресс-папье и обрушиваю его на голову отца… Часто моргаю и отступаю назад.

Отец поднимает с серебряного подноса графин и наполняет стакан. Чистый звон от касаний горлышка о хрусталь разлетается по комнате. Наблюдать за тем, что отец сейчас делает, тяжело, и я сосредоточиваюсь на окружающей нас мебели и предметах.

Почему в этом доме всегда так пыльно, если в нем регулярно прибираются?.. Почему в нем так темно, сыро и пусто, если сейчас летний светлый вечер и обитатели находятся внутри?..

Среди бумаг, сувениров и дорогих ручек на столе у отца лежит раскрытая газета с кричащим ярким заголовком: «Мы носим лица людей, или По дороге добра к настоящему чуду», и ниже – мельче: «Необходимая сумма для лечения мальчика набрана».

Значит, отец прочитал статью о нашем выступлении. Возможно, еще не все потеряно…

– Пап, ты же знаешь, для чего я взяла эти деньги! – собрав остаток сил, напираю я. – Макс ничего об этом не знал. Эти деньги помогут спасти мальчику жизнь. Стань ты, наконец, человеком, ведь эта сумма для тебя – такая малость!

Отец резко грохает кулаком по столу:

– Прежде чем так говорить, заработай хотя бы копейку, безмозглая дура!!!

«…Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царствие небесное…» – в памяти всплывает презрительный голос Макса, во мне вдруг обрывается какая-то невидимая нить, и я распрямляю плечи.

– Говори, что я должна сделать, чтобы ты от него отстал? – В душе больше нет ни сострадания к отцу, ни боли, ни надежд. – Чтобы ты оставил всех их в покое?

– Посылаешь этого шакала подальше, а с сентября начинаешь учиться в Москве, в интернате с углубленным изучением английского. Оттуда есть маза сразу поступить в МГУ.

Отец находит ответ слишком быстро: Настя победила, и ясное горькое осознание своей ненужности придает мне сил.

– Хорошо! – выпаливаю я. – Я согласна.

Это означает, что в доме и в жизни моего отца места для меня больше не будет. Это означает, что мы с Максом останемся просто далекими двоюродными братом и сестрой, которые видятся раз в несколько лет по случаю свадеб, юбилеев и тяжелых утрат, словно между ними никогда не бушевало огромное светлое чувство.

Но шаг этот – мой первый самостоятельный шаг по собственной дороге добра, пусть и невыносимо тяжелой и сложной.

– Но я не буду поступать ни в какой МГУ. После окончания этой гребаной школы ты обо мне больше никогда не услышишь! – твердо говорю я и спокойно выдерживаю долгий взгляд папы, в котором кипит холодная ярость.

Он снова поднимает бутылку, наклоняет ее к стакану и криво ухмыляется:

– Как угодно. Уясни главное – если продолжишь с ним таскаться, мать вашего инвалида вернет мне все, что ты ей отдала. С процентами. – Он огромными глотками глушит свое пойло. – Да, и не забудь Настю поблагодарить…

Там, в потайном уголке души, где я бережно прятала любовь к папе и хранила обиды на него, воцаряется тишина… Потрескивают слабые электрические разряды, угасает фантомная боль… я больше ничего не чувствую.

* * *

Плотно закрыв за собой дверь, я выхожу в коридор и натыкаюсь на Настю, с победной усмешкой поджидающую меня снаружи.

– Спасибо, что замолвила за ребят слово и предложила отцу такой вариант выхода из ситуации, – натянуто улыбаюсь я. – Прости меня за то, что я так вела себя с тобой. И еще: я не виновата в том, что была его дочерью.

Глава 46

Смартфон надрывается всю первую половину дня – батарея почти разряжена, но входящие от «Извращенца» продолжают беспрестанно его донимать.

Отстраненно разглядываю жужжащее и ползающее по прикроватной тумбочке чудо техники, но не прерываю его мучений. Я снова тяну время.