Мы обнимем смерть

Едва мы выехали из-под защитного покрова деревьев, как на нас опять со всей силой обрушился дождь. На дороге ожидала карета, с конских грив и опущенного капюшона возницы лилась вода. Для быков, тащивших крытую повозку вслед за каретой, ноша полегчала без тяжелого деревянного ящика, на который меня обменял иеромонах.

Вместо того чтобы вернуть меня к дверце экипажа, Знахарь направил лошадь к задней части крытой повозки.

– Кочо, – окликнул он. – Вот тебе компаньон.

Никакого ответа, лишь тяжелая барабанная дробь ливня. Если продержаться под этим дождем подольше, он, наверное, прорежет в моей плоти овраги, словно точащие камень реки.

– Кочо.

Повозка качнулась, полотняная завеса раздвинулась. Показалось лицо старика, вроде бы кисианца, его кожа напоминала старый башмак.

– Хозяин?

Знахарь снова ухватил меня за рубаху и поднял с седла. Мне хотелось пнуть его, крикнуть, показать, что я ему не ребенок и не собака. Но прежде чем я успела придумать что-нибудь умное, он уже меня кинул, втолкнув в провал между шторками, и я вскрикнула, шлепнувшись на дощатый пол. Деревянный конец стрелы обломился, острие еще глубже вонзилось в ногу. Свет и тени слились, и я судорожно втянула воздух.

Телега со скрежетом покатилась вперед, шелест бумаги перемешался со стуком дождя.

– Вот проклятый дождь, – проворчал старик. – А теперь еще ты, натащила воды и крови.

– Я не собиралась сюда все это тащить, – огрызнулась я, когда боль притихла настолько, что я смогла говорить. – Отпусти меня, и я уйду. Заберу с собой и лужи воды, и кровь.

– Я тебя не держу.

Я приподнялась на локтях. Он сидел за маленьким столиком с той стороны, где возница. Перед ним громоздилась куча бумаг. Сверху на крюке качался фонарь, прицепленный к каркасу повозки. И ничто – совершенно ничто – не стояло между мной и свободой. Когда телега кренилась, шторки раскачивались, позволяя мельком видеть в бледном свете луны остающуюся позади дорогу.

– У тебя здесь тоже припрятан лук?

– Нет, – сказал старик. – Никогда особенно не умел обращаться с такими штуками.

Он перекладывал свои свитки и бумаги подальше от меня и от моих луж и не поднимал взгляд.

– Тогда что ты будешь делать, если я попробую убежать? – спросила я. – Просто звать того богочеловека?

– Я бы мог, но мне незачем себя утруждать. Он и так тебя слышит. Проклятье, куда же я положил Боэзия?

– Слышит? Сквозь такой дождь?

– Ты сама попробуй, если не веришь.

Я надолго засмотрелась на льющийся дождь через щель между шторками. Разумеется, он меня не услышит, что бы ни говорил старик. Если вывалиться на дорогу и найти канаву, где спрятаться, то мне даже и бежать не придется.

– Слушай, – прервал мои мысли старик. – Собралась бежать, так беги. Нечего раздумывать попусту, только раздражаешь своим шумом.

– Тогда помоги мне сбежать.

– Нет.

– Почему? Я могу прикончить тебя одним пинком.

– Какой ногой? Где стрела или той, что без?

Он закончил складывать свои свитки, взял перо, чистый лист и начал царапать что-то на кисианском. Говорим мы с ними на одном языке, но я не понимала ни единого знака их письменности.

Я опять перевела взгляд на дыру.

«Мы застряли здесь, Касс. Смирись. Может, это и к лучшему».

– Вот, послушай свою подругу, – сказал старик. – Она умнее тебя.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что твоя компаньонка умнее тебя. Если б ты ее больше слушала, может, и не валялась бы вся в крови рядом с моими бумагами.

– Что за компаньонка?

Продолжая писать, он свободной рукой постучал по своей голове.

Я напряглась как натянутая тетива лука.

– Откуда ты знаешь?

Старик протянул руку, из короткого рукава выглянуло запястье. В тусклом свете фонаря я увидела красноватый знак – изгибавшаяся змеей линия.

– Ты обжегся чем-то железным?

– Нет, я с этим родился.

– А что это?

– Если не знаешь, тебя ждет сюрприз.

Императрица Хана заставила меня показать запястье там, в Кое, и была удивлена, увидев, что оно чистое. Капитан Энеас тоже.

Старик снова положил руку на колени. Он, как и хозяин, заставлял меня безотчетно чувствовать себя в невыгодном положении, и не только из-за поврежденной ноги. Он знал что-то неизвестное мне, а его скучающий высокомерный тон раздражал так же, как и хозяйский.

– Почему тогда ты торчишь здесь, а не едешь в теплой сухой карете? – спросила я.

– Торчу здесь? – Он впервые оторвал взгляд от бумаг. – Я решил ехать здесь, чтобы не оставаться с тобой. А потом ты вылезла и вся промокла в воде и моче, а здоровье молодой госпожи, разумеется, куда важнее моего. Хозяин не мог допустить, чтобы она вымокла, простыла и умерла, потому-то старому Кочо и приходится иметь дело с тобой. И подумать только, я едва не остался дома. Я уже становлюсь совсем старым, слишком дряхлым, чтобы разбираться с подобными приобретениями, хотя прочие в большинстве не такие грязные сквернословы. И это лишний раз доказывает, что внешнее не всегда соответствует внутреннему.