«Мы одной крови». Десант из будущего

В свой десант сержант Марина Шведова ушла 23 ноября 1943 года. И забыть те дни до смерти никак не получится.

…Ветром с волн срывало ледяные брызги, укрыться было негде: доставало и за ящиками. На боте было две с лишним тонны груза – продукты, медикаменты, и десять пассажиров – медработники. Медсанбат на плацдарме нес потери едва ли меньшие, чем бойцы в траншеях – передовую и «тыл» разделяло менее тысячи метров. До берега вся тысяча пятьсот – обжитых, изрытых траншеями и окопами, насквозь пристрелянных. Десант у Эльтигена держался уже двадцать три дня [66]…

В ту, в «маринину» ночь к плацдарму прорывались отрядом в пять катеров [67]. Где-то у вражеского берега пытались прикрыть прорыв торпедные катера [68]. И все идущие на буксируемых ботах знали, что немцы блокируют подходы к плацдарму – ждут транспорты.

Погода оставалась отвратительной: штормило, низкая облачность. Вышли из Кроткова около пяти, уже в сумерках. Редко била через пролив дальнобойная артиллерия, промелькнули где-то в стороне наши истребители [69].

Шли мотоботы, подпрыгивая по волнам, ловя низкими бортами тяжелую воду. Окунался трос буксира в свинцовую серую воду. Свистел ветер, швырял бесконечно острые брызги в лица. Старший лейтенант-военврач все тянул шею, пытаясь рассмотреть суда противника. Без боя не обойтись – блокаду немцы держали плотно. Марина их барж никогда не видела, но, говорили – сплошь бронированные. Что им жиденькая 37-миллиметровая пушечка и единственный пулемет бота? Да и тральщик, что он сделает, связанный буксируемыми корытами? Вынырнет из мокрого сумрака немец, ударит в упор…

Медики молчали. И говорить было трудно, да и не о чем. Марина здесь никого не знала. Еще три девчонки, санинструкторы. Наверное, тоже добровольцы. Наверное, такие же…

Сержант Шведова из своего батальона ушла с радостью. Комбат проходу не давал. С виду нормальный, два ордена, партийный. А нутро кобелиное, аж брызжет. Уже потом, когда Марина все пережила, отдышалась и людям со звездами на погонах слегка поверила, Сергей Вячеславович как-то сказал: людей, особенно мужиков, нужно держать в стабильности, спокойствии и равновесии. Нервы, недосказанность – они всем вредят. Ну, тогда Марина поставить себя и вовсе не умела. Слезы текли чуть что – комбат-капитан то мокрое дело за слабость принимал. Как вообще мужчина может такие гадости подчиненным говорить? Просто изводил. Самым простым выходом тогда казалось себе в рот ствол сунуть. Потому что если в комбата бахнуть, то кроме малодушия будет еще и измена. Все-таки заслужил он те два ордена, воевал аж с 41-го. Вообще-то, останавливало Марину понимание того, что стреляться из карабина вовсе неудобно. Снесешь себе нос или челюсть: и жить трудно, и подохнуть не дадут. Да еще под трибунал криворукая уродина за «самострел» пойдет.

А может, комбат и хотел, чтобы ушла? Ведь специально в сторону смотрел, когда перед строем:

– Есть добровольцы из медсансостава?

– Я!

«Сидор» на плечо, карабин, сумка первой помощи. Уже у машины старшина догнал:

– Сдурела, Маришка? Ой, дурища! Хоть портки ватные возьми. Я у Сереги забрал. На вот…

– Да потону я в них. Намокнут, утянут…

– Что так, что этак, все одно потонешь. Ой, дура, дура… Утряслось бы все.

Может, и утряслось. А может, не успело бы. Через три дня батальон своего часа дождался – перебросили на большой плацдарм. 4 декабря атаковали Булганак – где-то на скатах тех высот и похоронили капитана.

Но все это узнается потом, а тогда медленно, томительно выматывая душу, шли к тому крымскому берегу тяжелогруженые боты – иногда впереди, во тьме что-то сверкало. Пролив казался бесконечным, но немцев не было. Ушли, наверное, в такую поганую погоду-то прорыва-то не ждали [70]…

Впереди мелькнуло что-то темное – кажется, склон. Отчетливо блеснул разрыв снаряда или мины – звук не долетел, в ветре затерялся… Где-то правее шевельнулся смутный свет, пополз луч по воде залива – прожектор немецкий.

– Проскочили, – крикнул краснофлотец от орудия. – Везучие вы, девчатки…

Разгружались практически на ощупь, подошла лодка – до берега было рукой подать, но вплотную бот подойти не мог. Метрах в сорока от берега по дну тянулся бар – намытый волнами песчаный вал. Дальше опять глубина. Говорили, в первые ночи высадки уйма ребят-десантников так и потонула. Обвешанные боеприпасами и оружием, в намокшей одежде, утопали в считаных шагах от берега…

Впереди мелькал единственный красный фонарик. К лодкам кинулись темные фигуры бойцов, хватали ящики с медикаментами, подавали по цепочке [71].

– Сюда! Живей! Живей!

– Давайте, подруги, – старший лейтенант-военврач по пояс в воде переносил девушек на камень. Марина, страшно стесняясь своего вещмешка, съезжающего карабина и нелепых брюк, неловко перевалилась через борт в его руки.

– Ничего, главное, проскочили, – сопел военврач, ощупью бредя к камням.

С камней санинструкторы, помогая друг другу, попрыгали на берег. Марина, клуша такая, все-таки черпанула голенищем.

– Чего стоим?! – рявкнул кто-то начальственный из тьмы. – Взяли по ящику – и к складу бегом.