Мы отстаивали Севастополь

— Товарищ полковник, а я сегодня живого немца видел. Бреду раненный на перевязочный, гляжу: сидит на земле сукин сын. Снимаю винтовку с левого плеча (правое-то перебито). А немец обеими руками протягивает мне автомат: возьми, дескать, и что-то лопочет по-своему. Тогда заметил я, что он тоже ранен, ноги у него в крови. И, знаете, жалость взяла. Может, простой рабочий или крестьянин. Одурманили фашисты его и погнали с автоматом против нас. — Ковшарь помолчал немного. — Одна беда, что прозревают эти немцы, только когда по шее покрепче им дашь. Вот и приходится нам бить их смертным боем для их же пользы: авось очухаются и людьми станут. Встретил я наших санитаров, попросил их: подберите немца. Сейчас здесь он лежит, наши врачи лечат его. Человек ведь все-таки...

Рассказ матроса прерывался стонами. Изрядно его покалечило в бою. И я подумал: какое большое и великодушное сердце у наших людей. В бою они люты, беспощадны к врагу, нет предела их справедливой ярости. И в то же время с трогательной заботой относятся к каждому подобранному ими раненому немецкому солдату, потому что видят в нем уже не врага, а просто несчастного, обманутого человека.

В палате легкораненых идут оживленные разговоры о вчерашних боях на Мекензиевых горах:

— Сильно минами бьет немец. Если бы не мины, крышка была бы ему.

— Но штыкового удара боится, убегает.

— А вот гранаты их летят дальше потому, что на длинной ручке.

— Зато она взрывается не сразу, и если не растеряешься, так эту же гранату подхватывай, бросай обратно, она как раз и разорвется у немца.

Один боец вспомнил комиссара Шеломкова:

— Вот это настоящий герой, смелый, спокойный!.. Придет к нам в окопы и говорит: «Сынки, не теряйтесь. У кого нервы покрепче, тот всегда выстоит». Это он остановил врага, когда тот полез на нашу роту. А потом комиссар бросился со взводом вперед и завладел «пулеметной горкой». Не сберегли мы его. Проклятая мина [90] разорвалась рядом с комиссаром. Вынесли мы его к маяку уже мертвым...

Я обхожу раненых, беседую с ними. У всех одно стремление: быстрее поправиться — и снова в бой.

Ни шагу назад!

В пятом часу утра возвращаюсь на командный пункт бригады. Ночь прошла спокойно. Группа наших разведчиков во главе с капитаном Плотницким выполнила задание. Она добралась до Черкез-Кермена, наблюдала за передвижением вражеских войск. С севера подходят автомашины с пехотой противника, минометами и мелкокалиберными пушками. Теперь против нашей бригады враг сосредоточил не менее двух полков. С рассветом надо ждать наступления. У нас же пока всего два батальона, которые к тому же за последние дни понесли большие потери. Если к утру не подойдет пополнение, нам будет туго.

Связываюсь по телефону с тылом бригады на Корабельной стороне. Начальник строевой части капитан Леонов докладывает, что в семь часов на автомашинах на передовую отправится батальон капитана Просяка в составе двух рот. Третья рота будет дослана днем.

Только закончив разговор с Леоновым, обращаю внимание на незнакомого пожилого человека, сидящего напротив меня за столом. Серая солдатская шинель сидит на нем нескладно. Сразу видишь, что человек штатский. Дождавшись, когда я освободился, незнакомец представился мне:

— Лектор Крымского обкома партии Максимович. Прислан политуправлением читать лекции по международному положению.

Все заулыбались. А из угла слышен ехидный голосок:

— Вчера бы вы к нам приходили лекции читать на «пулеметную горку»...

Обиженный лектор хотел что-то возразить, но я опережаю его:

— Вы нам очень нужны, товарищ Максимович, лекции, может быть, и не удастся здесь проводить, а короткие беседы можно, и они нам помогут. Советую днем беседовать в землянках разведчиков, на батареях, когда [91] нет стрельбы, на перевязочном пункте, а ночью — на передовых позициях. Составляйте план на круглые сутки.

— А когда же спать лектору? — подает кто-то реплику.

— Это пусть решит сам товарищ Максимович, аудитории у нас открыты круглые сутки.

Так состоялось наше знакомство с агитатором-пропагандистом Алексеем Георгиевичем Максимовичем, который скоро стал известен всем воинам Севастополя. Моряки полюбили его не только за глубокие знании, страстную убежденность, с которой он читал свои лекции — яркие, воодушевляющие, — но и за бесстрашие. Ни пули, ни снаряды не могли остановить этого неутомимого пропагандиста. Его видели и в землянках, и в окопах переднего края. Всюду он находил возможность побеседовать с бойцами, и каждое его слово звало на подвиг.

К 8 часам прибывает вновь созданный первый батальон. К нашей радости, в нем оказывается не две, как обещал Леонов, а три стрелковые роты, правда сокращенного состава, всего по 120 человек. Люди здесь собраны с разных кораблей и частей гарнизона, а основной костяк офицерского состава — наш, бригадный. Командует батальоном капитан Просяк, ночью принимавший участие в его формировании. Вместе с батальоном прибыл комиссар бригады Ехлаков. Мы с ним решаем послать новое подразделение на штурм «пулеметной горки».