Мы отстаивали Севастополь

Связной от четвертого батальона, уже немолодой краснофлотец, забегает вперед меня, всматривается, потом дает знак рукой: можно продвигаться. Часто близко от нас падают мины. Заслышав их свист, прижимаемся к земле, а после разрыва снова спешим вперед.

Навстречу нам показались два бойца. Один, здоровый, поддерживает другого, обняв его. Тот бледный как полотно потихоньку стонет, из его правого бедра сочится кровь.

— Какого батальона? — спрашиваю бойцов.

— Четвертого, — отвечает здоровый. — Бьет, сволочь, по нашему батальону что есть силы... Вы поаккуратней, тут вот будет открытое место, он простреливает его.

— Побейте их, гадов, и за меня, — просит раненый.

— Ладно, идите скорее, — торопит их связной. Немного спустя он говорит:

— Здесь надо переползать, товарищ полковник. Метров тридцать ползем по открытой местности, кругом свистят пули, взрыхливают около нас землю.

Командный пункт капитана Гегешидзе размещен в лесу. Значительная часть деревьев срезана минами и снарядами, торчат обезображенные стволы, валяются сломанные ветки. Свежие воронки подернуты сероватым пеплом. Связной прикладывает почерневшую ладонь к свежей земле, говорит:

— Горячая, только что разорвалась.

На командном пункте батальона застаю одного начальника штаба старшего лейтенанта Матвиенко. Он кричит в телефонную трубку:

— Правее высокого дерева — пулеметная точка, туда надо вести огонь, а вы стреляете левее дерева. Что же вы делаете?!

Увидев меня, Матвиенко кладет трубку и докладывает:

— Капитан Гегешидзе в одиннадцатой роте. Там много побито наших, убит старший политрук Лешаков, [100] военком батальона. Немцы здорово навалились на наш участок. После огневого налета немецкая пехота поднялась и пошла в атаку на центр высоты, как раз против одиннадцатой роты. Комбат Гегешидзе и военком Лешаков бросились туда и лично руководили контратакой. Лешаков в этой схватке и был убит. Атаку отбили, но заметно, что немцы опять концентрируют силы против нас. Пользуясь тем, что бой стих, Гегешидзе распорядился дать бойцам завтрак. В окопы доставлен горячий чай и белый хлеб. Я сижу в окопе и прислушиваюсь к разговорам.

— Смотри внимательно, Вася, в случае чего отстреливайся, а мы похарчим, — наказывают товарищи снайперу десятой роты Василию Самойлову, который сейчас дежурит за все отделение. Самойлов внимательно смотрит вперед. Винтовка лежит на бруствере заряженная. Снайпер поводит глазами вправо и влево, но не шевелит головой, чтобы не заметили немцы.

Бойцы отделения, кто стоя, кто сидя на цинковых ящиках из-под патронов, а кто просто присев на корточки, с жадностью пьют чай и разговаривают. Только один из них сидит молча и не прикасается к еде.

— Слушай-ка, дружок, что это ты задумался и чай не пьешь?.. — спрашивает кто-то из краснофлотцев.

— Да так, не хочется.

— Загоревал о своем товарище, — догадывается пожилой боец, который привел меня. — Что ж поделаешь, друг? Отвоевался он, товарищ твой, а нам еще драться придется, силы надо восстанавливать. Вон сколько ее там, фашистской сволочи. Надо выстоять и за дружка твоего отомстить, а не поешь, и сил не хватит.

Над окопами просвистели пули, щелкнулись о камни.

— Что там, Вася, кто балуется?

— Провокацией занимаются, хотят, видно, вас поднять, — отвечает снайпер.

Вслед за пулями пролетела мина и шлепнулась за окопом. Все инстинктивно пригнулись. Мина разорвалась, и комья земли летят в окоп.

— Вот вам бутерброды к чаю... — шутит кто-то.

В стороне, на участке двенадцатой роты, разорвалась следующая мина.

— Пристреливает, проклятый, ожидай налета.

Снайпер прицелился и выстрелил. [101]

— По кому ты? — спросил отделенный.

— Перебежку делают по одному слева направо, — не поворачивая головы, отвечает матрос.

Командир отделения быстро вскакивает и берется за свою винтовку. Оружие у всех лежит наготове на бруствере.

— Заканчивайте чай, будет скоро работа, — всматриваясь в сторону противника, распоряжается командир отделения.

— После чая и закурить бы не мешало, — мечтательно произносит один из бойцов.

— Не сметь курить! — строго предупреждает отделенный. — Дым сейчас будет виден, а фашисты так и ждут какого-либо признака, чтобы определить наше расположение.

В окопы взвода приходит политрук роты Шурпенков:

— Успели позавтракать?

— Да, малость подзакусили. Теперь бы и пообедать можно, — шутливо отвечают ему.

— Эх, на корабле сейчас борщ едят из свежей капусты, с красными помидорами, макароны по-флотски, компот!.. — продолжает все тот же боец.

— Не дразни, — с досадой говорит ближайший краснофлотец.

— На кораблях теперь тоже не всегда пообедаешь, — вступает в разговор Шурпенков, — вон стервятники все время над кораблями кружат.

Политрук внимательно вглядывается в лица бойцов:

— Коммунисты здесь есть?

— Мы теперь здесь все коммунисты, — отвечает чей-то твердый голос. — Сегодня решили: все подадим заявления о приеме в партию. Так что просим считать, что в бой мы идем коммунистами.

— А можно это? — робко спросил кто-то, по-видимому из молодых.