Мы отстаивали Севастополь

Он стоит рядом со мной на нашем наблюдательном пункте и, как и все мы, не может оторвать глаз от участка соседа.

— Посмотрим, может, что и уцелеет, — отвечаю я ему, но и сам мало верю в это. Мне тоже еще не приходилось видеть такой ожесточенной бомбардировки.

Вскоре очередь дошла и до нас. Снаряды стали падать на наши окопы в районе высоты с Итальянским [181] кладбищем. Принимаем все меры, чтобы укрыть людей. Враг долбит нашу высоту часа три.

— Немцы пошли в атаку, — докладывают наблюдатели.

Это опять на высоте с Итальянским кладбищем. Там позиции противника совсем близко от наших. Немцы, сосредоточившись в своих передовых окопах, выскакивают из них, на бегу строча из автоматов. Но тут же вся их линия фронта покрылась разрывами снарядов. Вступили в дело наша артиллерия и минометы. Их плотный огонь разметал вражескую пехоту, остатки ее поспешили вернуться в свои окопы.

— Смотрите! И они стреляют, — показывает рукой на позиции соседа Евсеев. — Живет высота!

— И будет жить! — утверждает наш инженер Еремин. — Ведь это мы там строили укрепления.

Начальник артиллерии бригады майор Черенков переносит огонь всех наших орудий и поддерживающей нас артиллерии по батареям противника в Алсу и в излучине Сухой речки. Минометы бьют по вражеским наблюдательным пунктам. Даже наша единственная теперь «пушка без мушки» ведет огонь по высоте 154,7. Грохот стоит по всему фронту. На нашем участке еще, оказывается, не так тяжело, как на соседних.

Главный удар враг направил на Северную сторону, против третьего и четвертого секторов. Там ведут наступление четыре немецкие пехотные дивизии, их поддерживает свыше 100 танков.

22-й немецкой пехотной дивизии удалось вклиниться в стык между третьим и четвертым секторами. Создалась угроза прорыва фашистов к станции Мекензиевы горы и затем к Северной бухте.

Чтобы помочь соседям, мы стремимся крепче бить противника на своем участке. Наша артиллерия действует на полную мощность.

Комиссар Ехлаков, конечно, сейчас у артиллеристов. Прихрамывая, морщась от боли в ноге, пробирается он от орудия к орудию, кричит слова ободрения почти оглохшим от беспрерывной стрельбы комендорам.

Во второй половине дня он оказался на минометной батарее. Минометчики отдыхали. Встретив комиссара минометного дивизиона старшего политрука Астахова, Ехлаков накинулся на него: [182]

— Что вы тут окопались и помалкиваете? Боеприпасы жалеете или фашистов?

— Фашистов не жалеем, товарищ бригадный комиссар, а боеприпасы действительно бережем, — ответил Астахов.

— Так приготовьте батарею к открытию огня, — распорядился Ехлаков, — а я пойду на НП и оттуда укажу цель.

Ехлаков выбрал немецкий дот за Телеграфной горой и указал координаты. Стрельба батареи военкому не понравилась: из-за большого рассеивания мин дот остался непораженным. Спустившись к огневым позициям, военком начал упрекать минометчиков за плохую стрельбу. Астахов и командир батареи пытались доказать, что люди не виноваты. Все происходит потому, что материальная часть сильно изношена.

— Сейчас проверю.

Ехлаков стал осматривать минометы. В это время противник открыл огонь по батарее. Осколком снаряда Ехлакову раздробило ногу.

Вечером я навестил его в госпитале. Рана причиняла ему большие страдания. Лицо потное, землистого оттенка. Но сильнее, чем рана, мучит его другое.

— Понимаешь, Астахов убит. Какой человек был... А я его ни за что отругал. Никогда не прощу себе этого.

Комиссар снова и снова расхваливает Астахова, ругает себя. Я не перебиваю его. А сам думаю: «Эх, Николай, Николай, кому ты рассказываешь об Астахове? Ведь я его знал двадцать лет, вместе с ним мы Севастополь освобождали от Врангеля, шли под пулями, отбивались прикладами от белоказачьих сабель. Вместе мы в одной парторганизации находились. На всю жизнь нас спаяло братство, крепче которого нет ничего на земле. Да, никто лучше меня не знает комиссара Астахова, скромного и отважного, умеющего сразу же завоевывать сердца людей. Посмотрел бы ты, как дрались матросы, узнав о его гибели. Снаряды падали на батарею, а минометчики, не замечая их, били и били по врагу, мстя за своего комиссара. И за тебя также, Николай. Ты был хорошим военкомом, мой друг. Это ничего, что я частенько отчитывал тебя за горячность, непоседливость. Может быть, таким и положено быть комиссару?» [183]

Николай на минуту забывается. Заплаканная Ася Гасанова обмахивает газетой мокрое от пота лицо комиссара. Приходят санитары с носилками. Николая сейчас отправят на крейсер, который доставит его на Большую землю. Когда Николая трогают с места, он открывает глаза, мечется на носилках. Не хочет, чтобы его эвакуировали. Требует, чтобы лечили здесь, в Севастополе. Успокаиваю его:

— Ты там быстрее поправишься. И тогда снова вернешься в нашу бригаду. Помни: все мы тебя ждем.

Тысячи тонн металла обрушили фашисты на позиции севастопольцев в первый день нового штурма. Мы понесли серьезные потери, но прорвать фронт враг так и не смог.

Северная сторона