Мы поднимались в атаку

— Очень занят, отец. Вот немного освобожусь с квартальным планом, познакомишь нас, и поведу эту чудесную Жанну в кино. А вы с мамой, едва вечером вернусь, будете ждать, когда расскажу все в подробностях: где сидели, что я сказал, что она ответила… Ладно, с этим все? Тогда о моем? Вот ты мой батька, а мало мы видимся, Все детство и отрочество с нетерпением поджидал по вечерам, когда ты придешь с работы, а, не дождавшись, знал, что ты обязательно с порога пошагаешь в детскую целовать нас спящих. Хотел не заснуть, а не получалось. Но во сне улыбался тебе, когда твоя отросшая за день щетина колола щеку…

— К делу, — говорю я. — Что-то ты, сынок, становишься сентиментальным. Воспоминания — удел моего возраста. Или у нас в семье мемуарная эпидемия?

— Хочу купить мотоцикл с коляской, папа, — рубанул Алик. — Твое мнение?

— По идее, неплохо иметь колеса, но ведь ты знаешь, мы с мамой не накопили почти ничего, какие мы тебе помощники!

— Что ты, что ты, отец, — Алик даже испугался, — неужели думаешь, что я претендую?..

— А может, мы тебя сначала женим? Это во всех отношениях безопаснее.

Неожиданно Алик шагнул ко мне, обнял и на несколько секунд прижался к моей щеке. Как в детстве. За всю его жизнь это было второй или третий раз, когда вот так мы стояли обнявшись. Нечасто в нашей семье предавались сантиментам.

— Я уже большой, папа, — сказал Алик. — Ты в мои годы вернулся с войны ротным командиром, бывалым офицером, а сейчас за меня вы с мамой хотите решить, когда мне жениться. Я говорю: «Мотоцикл», а ты: «Нет, жена».

— Ну, извини. Больше не буду об этом. Просто я о человеке, а ты — о железе. Хороших людей терять нельзя, сынок, а железа на наш век — с избытком.

— Уел! Убил! Я подумаю…

Это уже много! Если «подумаю», значит, есть над чем.

Через два дня без звонка (по телефону отказывают легко, проверено опытом) я отправился в редакцию. У меня было окно между уроками. Шел быстро, торопился, хотя время в запасе имел. У редакции смело направился через улицу: до пешеходного перехода идти было полквартала.

Свисток милиционера настиг меня па середине магистрали. Я оглянулся с досадой — никогда здесь не было постового — и обреченно вернулся к нему, ожидавшему меня с полукомической миной на немолодом усатом лице.

Больше всего я боялся, что кто-то из редакции в окно увидит, в каком нелепом положении очутился новый автор. Как пойманный на месте преступления, я мгновенно оказался в кольце случайных зевак: в том числе школяров, старух, вечно спешащих со своими авоськами; теперь на мое горе они никуда не торопились! Я возвышался над ними благодаря своему росту. Глупее ситуацию трудно было придумать.

Милиционер взял меня на прицел уже издалека, его карие глаза выражали не строгость, а деланное сочувствие. Он был примерно одних лет со мной. Расступившись, зеваки впустили его в круг, ко мне, и снова замкнули кольцо. Представление началось. Почему я пошел пешком, зачем пошел через улицу в неположенном месте? Теперь, если меня задержат, я могу не только не попасть в редакцию, но и опоздать на уроки. Если и отпустят со штрафом, неудобно на глазах у всех лезть в редакционный подъезд. Положеньице — нарочно не придумаешь!

Года за два до войны на городских улицах появились одетые в белую парадную форму деликатные милиционеры. К нарушителю порядка — матерщиннику, пьяному, перешедшему улицу не там, где надо, — подходил великолепный, не только изысканно одетый, но и изысканно вежливый блюститель порядка. Он щелкал каблуками, отдавал честь, объяснял причину, по которой «беспокоит гражданина такого-то» и в эпилоге предъявлял просьбу: «Вы нарушили, с вас рубль штрафу».

Теперь от ритуала сохранилось все — от отдавания чести до квитанции, но исчезла романтика белого костюма, артистизм в выполнении сцены. Хотя не исключено, что глазастый постовой, у которого на мундире, когда он расстегивал шинель, я увидел колодки боевых медалей, в молодости надевал белую форму.

Он лихо козырнул, представился:

— Старшина Пелипенко (или Короленко), — и я ждал требования об уплате штрафа. Но вместо этого усач спросил:

— Прошу прощения, кто вы по специальности? Кем работаете?

— Учитель, — выдавил я. Это была полуправда: я был не только учителем, но и директором ШРМ № 2.

— Учитель… учитель… — прошелестело в толпе и интерес к моей личности еще больше возрос. Какой-то парень в рабочей спецовке с пакетом молока в руке присвистнул от удивления; девушки студенческого обличья, смакующие мороженое, уважительно и вместе с тем с сожалением поглядели на меня. Еще минута, и какая-нибудь из пенсионерок окончательно уничтожит тем, что выступит в мою защиту.