Мы поднимались в атаку

У нас с Клавой ничего не меняется: девушки не претендуют на меня. Вася старается, меняет партнерш, но все же чаще, чем с другими, танцует с Ниной.

…Клава после семилетки училась в лесотехникуме, но трудно стало жить — бросила. Отца убили в Сталинграде, мама поверить не может: сядет за стол, когда все улягутся, положит листок и говорит со своим Егором, а дочери и мать-старуха слезы глотают от горя и жалости…

Клава пересиливает себя и начинает расспрашивать меня: что в здании техникума, где сейчас разместились наши курсы, изменилось, где знаменитая коллекция древесных пород, сохранились ли лесопосадочные машины, не разорили ли библиотеку?

— Зачем разорять, — отвечаю, — мы книги любим.

— Теперь парни только войной заняты.

— Клава, — прошу я, — восстановись в техникуме. За войну столько лесу погубили, что лесоводам работы на сто лет хватит.

— Это верно. Что за час разрушат, потом век восстанавливать, — вздыхает Клава, и я радуюсь, что ее суждение не девчоночье, не поверхностное, а продуманное, основательное.

— Мальчики, ужинать! — кричит Люда. — Рябчики в сметане — после победы, а сейчас не обессудьте, винегрет да пирог с картошкой и грибами. А Клава выставляет бутылку бабушкиной наливки.

Первый тост, конечно, за победу. Наливка оказывается густой, как столетнее вино из царских подвалов (будто я его пил). Клава чокается со мной и пьет. Я вижу, не умеет скрывать чувств, больше ни к кому не протягивает рюмку. Но ревниво следит: выпью сразу или чокнусь с кем-то. Однако у меня свой характер: могу ж не разгадать ее игру? Вроде бы не замечая, что Клава сторожит каждое мое движение и слово, чокаюсь с Василием («За нашу долю в победе!»), потом с девушками («Хороших вам женихов после войны…») и тогда снова поворачиваюсь к Клаве — чокаться. Но у нее рюмка уже пуста. Она сердито полуотворачивается; виднеется ее розовое маленькое ухо с голубым камнем в сережке. Я подливаю ей из своей рюмки:

— Давай снова чокнемся и выпьем за то, что задумали.

Клава расцветает:

— За победу и исполнение всех ваших желаний. Странно: я обращался к ней на «ты», она — на «вы». Я не знал, что тут существует кодекс отношений девушки и парня, с которым знакома, или «гуляет», или за которого идет замуж. Если ты понравился, если тебя готовы полюбить — тебе говорят на людях «вы»…

Наливка чудо как хороша, но мне впервые в жизни хочется выпить чего-то крепкого, что пьют взрослые мужчины в подобный необыкновенный день.

— Давайте еще выпьем за будущую победу! — предлагаю я. — Хоть по наперстку на каждого, но — за нее!

— И за нашу встречу после войны, — говорит Клавдия глядя мне в глаза.

— Вернуться вам, мальчики, живыми-здоровы-ми, — это Люда. — К этому столу, к другому — неважно, лишь бы вернуться.

Василию подают гитару, и он поет:

Бьется в тесной печурке огонь…

Вспоминаются Вилен, его голос, его песни…

— «Там вдали за рекой» играешь? — спрашиваю я Васю.

Поем о наших ровесниках, воевавших на гражданской. Всех объединяет чувство причастности к драме «сотни юных бойцов из буденновских войск».

И без страха отряд
Поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва,—

выделяется из негромкого хора напряженный Васин голос.

И боец молодой
Вдруг поник головой:
Комсомольское сердце пробито,—

печально отзываются чистые голоса девушек.

Я лишен голоса и слуха, оттого лишь тихонько подпеваю, чтобы не мешать «настоящим певцам».

Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои карие очи.

Василий глаз не отводил от поющих сестер, откровенно любуясь обеими. Клава поет не со мной, а с ним, песня сближает их, но вовсе не отдаляет от меня:

«Ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих».

Кончились песни, все замолкли. В тишине властно застрекотали до сих пор неслышные ходики. Клава подтягивает на них гирьку и начинает одеваться.

— Я провожу вас, Юра. — Прямо и сказала: проводит меня.

— Ты же после бани, простудишься, — возражаю я.

— Не волнуйтесь, я теплее оденусь. Да мы закаленные.

Выходим в синюю лунную ночь.

— Как пойдем, — спрашиваю я, — полем или лесом?

— Можно и лесом, — отвечает Клава, и мы сворачиваем налево.

— А что старших ваших не было? — интересуюсь я.

— А мама с бабушкой ушли на ночеву к родне. Мамочка все понимает, сама молодой была. Да и какие, рассудите, Юрочка, нынче на деревне радости? Вот мы, кто на лесозаготовках от колхоза, вы сегодня всю бригаду видели. За день так наломаемся, что и есть неохота. Так тяжело, что и рассказывать не хочется. Сейчас лес идет для шахт Донбасса. А весной: «Дадим лес на восстановление героического Сталинграда!» Одно всех держит — надо! И мечтаем: скорей бы война проклятая кончилась…

Я думаю: мы и в тепле сидим на классных занятиях, а каково девчатам в лесу, где только у костров погреешься?!

— Верно, что вас белым хлебом кормят? — почти угадывает мои мысли Клава. — И сахар дают?