Читаем Мы-Погодаевские полностью

Мы-Погодаевские

Это могло спасти от голодной смерти неурожайные годы (чаще от заморозков, реже от засухи).

Поставили деревню сразу же за песчаным (красным) яром, на высоком берегу. Окнами на юг, к солнцу. Подходы к реке, усеянные сначала травкой, а возле воды мелкой галькой, были удобны. Воду брали с лавниц – широких и толстых досок, на одном конце которых ставились две ножки, как у лавки.

В предколхозный период деревня имела примерно сорок семь дворов и тянулась по берегу больше чем на километр. В каждом дворе приличный. Как правило, пятистенный дом с резными наличниками на окнах, амбары, баня. Сарай с хлевами, завозня, погреб, ну и, разумеется, ворота, калитка, заплоты глухие, высокие, из балошин (бревнышкии в диаметре до 12–15 сантиметров).

За усадьбой – огород соток на тридцать, конюшня, гумно за огородом, где-то в поле – надел пашни, на речках – сенокосные угодья. Все размерено, рассчитано, проверено, выверено годами, десятилетиями, веками…

Казалось бы, что можно изменить в вековечном мудром укладе? Подошла весна – паши пашню, сей хлеб. Наступило лето – коси сено, осенью – убирай урожай, зимой – в извоз. И все в доме от мала до велика у дела, все в заботах и хлопотах. Престарелые нянчатся с внуками, правнуками, подростки с отцами в поле, на лугу, на конюшне, на гумне… Женщины, девочки возятся со скотиной, с курами, по хозяйству.

Молодежь вечерами, особенно по весне шла на поскотину, где у Кривой сосны проводили игранчики, то есть пели, плясали, танцевали, короче говоря, показывали, кто на что годен, сами порой об этом не догадываясь; веселимся – и все.

Потом пошли колхозы. Они несколько изменили привычное течение жизни. Произошло разделение труда: кто-то пахал, кто-то доил коров, кто-то выращивал свиней, кто – то назначался на разные работы. Изменилось (постепенно, конечно) отношение к труду, к инвентарю, к лошадям. Люди стали лениться, а то и лодырничать, уверенные в том, что кто – то за них что – то сделает. Высокой сознательности, той которая нужна в общественном производстве, у многих не хватило, хотя у нас, подростков, отношение к земле, к хлебу, к лесу было едва ли не святым, очевидно, срабатывали вековые привычки, говорили инстинкты хлеборобов.

Помню, пошли мы однажды полакомиться на колхозном поле зеленым горошком. Не заметила, как со стороны леса на колхозном жеребце к нам подъехал бригадир. Он хищно прокричал что – то и ринулся к нам, размахивая бичом. Нас, ребятню, как ветром сдуло. Но бежали мы строго по дороге, не смея свернуть в сторону, так как по бокам стеной стояла высокая пшеница, зеленая и плотная. Потоптать ее? Ни за что!

Сзади неумолимо приближался бригадир. От страха наши сердчишки ушли в пятки, но ни один не бросился в пшеницу, каждый принял удар плетью по мягкому месту.

Я до сих пор не могу смотреть, как в передачах по телевизору показывают агрономов, председателей и прочих высоких чинов, свободно шагающих среди посевов колосящихся хлебов. Может быть, вред они наносят копеечный, но пример их далеко не благопристойный: глядя на них, другой позволит себе и на тракторе «прокатиться» по местному полю, и костер в лесу не затушить, и зарыть в землю бульдозером металлолом, и рельсы на дороге своротить. А что? Разве не все можно? Тем более что это общее, – значит, не мое… Мы же видели, успели увидеть, как по инерции свято относились к земле, к хлебу истинные хлебопашцы не одного поколения…

Поле начиналось от верхнего края деревне узким клином, потом бор отходил в сторону, освобождая просторный мыс, затем он снова подходил к реке у Озерков и под прямым углом уходил к ельнику. Здесь, за осеком (изгородь, защищающая поле от потрав скотом), начиналась кулига, обрамленная с двух сторон болотом.

От деревни шли дороги в поле – на Пак, в Кочевник, в Озерки и в лес – в Семеновскую гарь, за болота в Подстоночки, на Рассоху и Тушаму.

По дороге в кулигу через лес на опушке располагалось кладбище, прозванное каким – то остряком черепанкой. Когда – то кладбище было огорожено высоким заплотом, за время войны от заплота остались одни столбы, балки были похищены на дрова.

К достопримечательностям окрестностей можно отнести первые и вторые кусты, буйно разросшиеся по берегу Илима, а ниже деревни – первую и вторую Прорву. Хутор, Малую речку и Большие черемуховые кусты в кулиге.

Колодцев в деревне не было, ключей, родников – тоже, если не считать роднички выше деревни под Красным яром, которые весной все равно затапливались, и людям приходилось во время и после ледохода пить мутную воду, процеживая ее через несколько слоев марли, и тщательно кипятить. Родники были на болоте, но за три – четыре километра за водой никто не отваживался ходить за семь верст киселя хлебать!

Что еще интересного было в нашей деревне? Люди? Конечно, же они,