МЫ: повести и рассказы

Двоегузов в тайной истерике: все ему ужасно надоели, а как выгнать, не знает.

Он пришел к выводу: нету в принципе отрицательных людей, все — положительные. По крайней мере, у него дома.

Из этого вывод: или терпеть их, или, невзирая на положительность, все-таки выгнать, прослыть из-за этого отрицательным человеком, но зато жить спокойно и тихо, как раньше.

И однажды он встал посреди дружного чаепития и мирных разговоров, побледнел и ясно сказал:

— Знаете что? А пошли вы туда-то и туда-то, сволочи! Видеть вас не могу!

Гости смутились, опустили глаза — и разошлись.

Не стало никого.

А Двоегузов радуется. И тешит себя: подойдет к человеку и спрашивает:

— Ну, скажи мне, кто ты, положительный или отрицательный?

— Да какой я положительный! — конфузится человек. — Я на той неделе друга продал, гадости про него его супруге рассказал, чтоб их семью разбить — и не потому, что мне его супруга нравится, а так, по природной подлости! — сокрушенно говорит человек.

— Рассказывай! — иронически усмехается Двоегузов. — А зазови тебя чайку попить, выяснится, что ты замечательный хирург и по сорок человек в месяц с того света вытаскиваешь! Хитрец нашелся! Знаем вас, паразитов таких, как вы прибедняетесь! Козел вонючий, морда твоя ненавистная, пошел прочь!

Обескураженный человек уходит, а Двоегузов потирает руки: теперь-то он умный, теперь-то никому не даст себя провести — не на таковского напали, сволочи!

2 января 1995 г.

КАССА

Здание железнодорожной станции Жеваляево было старым. И окно билетной кассы было старым, решетчатым, состоящим из двух десятков окошечек, каждое размером с форточку. Одно из таких окошечек и было собственно кассой, сквозь которую продавали билеты, а из прочих половина закрыта была фанерками, картонками, кусками жести — стекла повылетали от небрежности прислонявшихся к ним людей, от мальчишеского и пьяного хулиганства и сами по себе, от времени. Да и основная рама уж подгнила. И, наконец, кто-то разбил саму амбразуру кассы.

Тогда окно вынули вместе с рамой и унесли на ночь капитально ремонтировать, с тем, чтобы успеть восстановить к утреннему поезду. Два работника бессонно трудились за двойной тариф, подбадривая себя вином — и рано утром, валясь от усталости, приволокли окно, вставили, вколотили накрепко, полюбовались на сверканье новеньких целых окошечек — и ушли, довольные.

Собравшиеся пассажиры тоже рассматривали новое окно. А рассмотрев, увидели, что касса оказалась не там, где положено, то есть внизу слева, а слева же — но вверху. Учитывая абсолютную квадратность окна, ошибку работников вполне можно понять.

Тут каждый по характеру: кто, считая, что продажи билетов в таких обстоятельствах быть не может, заранее припас для возможного (правда, маловероятного в такую рань) контролера объяснение, что рад бы, мол, купить билет, да вот, видите ли, какая история! — и ушел на перрон. Кто предположил, что для кассы проделают наскоро окошко внизу. А кто, ожидая кассиршу Капитолину Афанасьевну Долгорукову, высказывал мнение, что она не позволит ничего переделывать и, любя порядок, что-нибудь подставит для себя, чтобы дотянуться до окошка кассы, а уж как пассажирам дотягиваться — это их проблема, их трудностями Капитолина Афанасьевна никогда не интересовалась, твердо зная лишь свое дело — и работая, кстати, на этом месте вот уж тридцать четыре года.

Ждали.

Капитолина Афанасьевна пришла.

Увидела.

Само собой, ругнулась на мастеров.

Потом, будучи женщиной сильной, без посторонней помощи переставила свой стол и стул на стену, к окошечку, перенеся туда и прочие принадлежности, в том числе несгораемый металлический незапамятных времен сейф со сломанным замком.

Села, открыла окошечко.

Люди, увидев ее обычную фигуру, хоть и сидящую, как бы это сказать, паралелльно потолку, успокоились. Но успокоились лишь умом, а практически — не знали, что делать. А поезд вот-вот подойдет. А жители Жеваляевки за редким исключением не любители ездить без билета, они, как и Капитолина Афанасьевна, всегда стремятся к порядку.

«Стоять будем или чего будем?» — послышался тут голос Капитолины Афанасьевны, голос мудрый, насмешливый, человековидящий.

И все выстроились по стене — и дело пошло своим чередом.

На первых порах бывали неувязки: кто-то из детей или из немощных стариков срывался, падал. А потом — привыкли.

22 января 1995 г.

В ПРОЖИВАНИИ НЕ ЗАМЕЧЕН

У этой жилищно-бытовой истории трагическое начало, печальное продолжение, но финал будет счастливый, говорю об этом сразу, для того, чтобы… А Бог знает, для чего!

У Джуравского умер в однокомнатной квартире близкий родственник, а именно — отец.

Отношения у них были плохие, потому что Джуравский женился на женщине, которая не нравилась отцу.

Джуравский через двадцать три года разлюбил жену и ушел от нее, чем подтвердил правоту отца, но не пошел жить к отцу, а поселился в заводском общежитии; он работал на заводе, вот ему и дали комнату в заводском общежитии.

Отец умер, и оказалось, что Джуравский в его квартире не прописан.