Мы пришли с миром

Иванов продолжал что-то объяснять, но я его не слышал. Смотрел на него и не слышал. В голове царил хаос, и в то же время я чувствовал себя на удивление спокойно. Может, тихо схожу с ума? Или его слова преследуют цель нейролингвистического программирования моего психического состояния?

Из памяти внезапно вынырнуло двустишие, слышанное как-то в «Театральном кафе»:

Не мы первые, не мы и последние,
когда немы первые и немы последние...

Каким-то образом тайный смысл немых первых-последних касался меня, но размышлять об этом уж очень не хотелось. Хотелось тишины, покоя... и одиночества.

Я взял с дивана шапку, нахлобучил на голову и начал собирать со стола деньги, рассовывая их по карманам.

Иванов осекся на полуслове и внимательно посмотрел на меня. Затем вынул из кармана сотовый телефон.

— Держите. Если я вам понадоблюсь, мой номер закодирован под тремя тройками.

Я машинально сунул телефон в карман, встал с кресла и, не прощаясь, шагнул в стену.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Опять меня занесло куда-то не туда. Местность я узнал сразу, но, странное дело, не испытал ни удивления, ни потрясения, хотя здесь уж точно не ступала нога человека. Настолько привык в последние дни к чудесам, что, попади в реальную обыденную обстановку, поразился бы больше.

Это был остров из моего сна. Вылизанный ветром песчаный берег, покатые зеленые холмы, два оранжевых солнца в небе, необычно близкий горизонт. Не было только беленького коттеджа — вместо него на склоне одного из холмов играла радужными переливами ячейка телепортационного створа. Здесь было тепло, градусов двадцать, не меньше, и я расстегнул куртку. Курорт да и только.

Небольшие волны с шорохом накатывались на берег, и в прибое с писком кувыркались устюпенды. Миллионы устюпенд. Вот уж где они заряжались энергией... Если это их родина, а водная стихия — естественная среда обитания, тогда понятно, почему устюпенды похожи на медуз. Писк был резкий, недовольный, но теперь я понимал, что ошибаюсь в оценке. Как тогда, когда я наступил на устюпенду в холле гостиницы, так и сейчас неприятный писк означал крайнюю степень удовольствия. Стереотип человеческого восприятия. Точно так же для европейского человека непривычно слышать, как разговаривают между собой японцы. Хриплая отрывистая речь, похожая на перебранку, на самом деле представляет собой мирную беседу, зато недовольство выражается высокими тонкими голосами, услышав которые, европейцу впору засмеяться. В Средние века, при первых контактах европейцев с японцами, этот смех дорого обходился.

Я поймал себя на мысли, что, вопреки наставлениям Иванова, пытаюсь рассуждать о чужой психологии, и чертыхнулся. Еще было наставление не думать о «Горизонте». Хорошее наставление. Ходжа Насреддин, изображая из себя лекаря-кудесника, обещал безобразному ростовщику сделать из него красавца, если тот во время сеанса магии не будет думать о белой обезьяне. И, хотя житель Бухары никогда в жизни не видел белой обезьяны, результат лечения оказался легко предсказуем.

Не думать о «Горизонте»... М-да... Как о нем не думать, когда перед глазами «белой обезьяной» маячит ячейка телепортационного створа?

Близкий горизонт говорил о том, что планета гораздо меньше Земли, однако ни разреженности воздуха, ни меньшей силы тяжести не ощущалось. Либо плотность планеты была выше плотности Земли, либо здесь действовала искусственная гравитация. Наслышан о таком, точнее — начитан. Как и о том, что можно вторгаться в сны, проецируя в сознание изображение реальной местности, которую человек в глаза не видел. Нечему удивляться, когда против тебя настроилось сообщество сотен галактических цивилизаций. Одно непонятно — «против» они или «за»?

К сожалению, дело, скорее всего, обстояло значительно хуже. «Против» я или «за» гвоздя, который вколачиваю в стену? «Против» или «за» барашка, из которого приготовлен шашлык? Правомочны ли вообще такие определения, когда есть хочется? Остается надеяться, что меня используют в качестве гвоздя, а не барана...

И только тогда на меня наконец нахлынуло понимание, что я нахожусь не на Земле. Жутковатое, прямо сказать, чувство. Одно дело, когда Армстронг сознательна, после долгих лет подготовки первым из людей ступил на Луну, и совсем другое — когда на иную планету попадает рядовой обыватель, ни сном ни духом не помышлявший ни о чем подобном. И хотя во сне я здесь побывал, отнюдь не грезил оказаться наяву.