Мы проиграли!

Я в воскресенье очень рад,
поскольку в воскресенье
я ем молочный шоколад
и сладкое печенье,
поскольку утром в зоопарк
иду под ручку с мамой,
потом в кино, где Жанна Д’Арк
и детская программа.

Потом беру велосипед,
катаюсь до упаду,
а на ночь мне читает дед
про то, чего в природе нет,
про жизнь длиной в сто двадцать лет
[про то, что вырежет литред,
а я ему – не надо].

* * *

Мое лицо, твое лицо, чужое
лицо в окне, окно в стене, стена
в кирпичном разрешении и стоя
спиной ко мне.

А близится весна,
слепящая. Люби меня в искусстве,
люби искусно нас, люби меня,
люби меня. Все прошлое – паскудство,
все прошлое —…

А близится весна.
Не я – не твой. Не ты – не с ним. Но все же
в полупространстве музыка звучит,
как тишина. Я чувствую до дрожи,
мое не сердце больше не стучит.

* * *

Я ненавижу поезда. Я ненавижу
их бесконечный и унылый тыц-тыц-тыц.
Я закрываю левый глаз. И я не вижу
тебя в окне, где ты готовишь свой криг блиц.

Круг лиц вокруг меня теряет лица,
и я теряюсь в круге этих дней,
в которых трижды показалась заграница,
где я, как Байрон (?), думаю о ней.

И о тебе. Тыц-тыц на заднем плане,
который, заглушая, водку пью,
наморщив щи в вагоне-ресторане,
и песенку под нос себе пою.

В окне напротив я тебя не вижу,
я в этом отражении один.
О Боже, как я это ненавижу —
перрон. Вагон. Водяру. Русский сплин.

* * *

Я ни о чем. Я обо всем и сразу,
и газу – воздуху – не хватит всем,
я сим даю отказ от цифры семь,
смотрю в себя одним печальным глазом.

От пола и до потолка – пространство:
прозрачно, как апрельская вода,
что – я, где – ты, а кто – нибудь-когда
тире поставит в целях хулиганства.

Мое смешно. Твое еще смешнее.
В глазах опять прокисло молоко,
все тянется: Вселенная и Ко,
я старюсь, беспрерывно бальзамея.

Не тяжело. И вроде не легко.
Я жизнь держу в руке. А та – немеет.

* * *

Одна дрожащая рука
возьмет из пачки сигарету,
другая, нервная слегка,
щелчком подскажет – спичек нету,
и от отсутствия огня
я буду жрать чуть теплый воздух
еще не умершего дня,
но слишком поздно.

Пермь, февраль – август 2007-го

Аральск

Аральское море – воплощенная метафора смерти. Некогда одно из крупнейших соленых озер на планете, последние 50 лет оно бежит от людей, сжимается в размерах, высыхает, испаряется. Его края пожирают степь, пустыня, солончаки, словно кровожадные и не знающие пощады лангольеры. На побережье Аральского моря нет населенных пунктов – потому что нет ничего более непостоянного, чем его побережье; только вода в своем скоростном забеге на приз вечности может посоревноваться со временем. Аральское море – это смертельная схватка геологии с цивилизацией, в которой цивилизация непременно погибнет. Это – будущее: мы все обречены.