Мы проиграли!

Пошел дальше гулять по интернету, обнаружил, что «Отсутствие» – стихотворение аж 1967 года (сам Кузнецов родился в 1941-м). В другом месте: «поздний Кузнецов жизнь приравнивает к смерти», таков, мол, результат его поэтических поисков, что, кстати, очень похоже на Бродского. В какой-то момент мне начало казаться, что проще найти не издававшиеся никогда дневники подростка-Мамардашвили, чем текст этого «Отсутствия». «Отсутствие» в интернете отсутствует. Короче говоря, я все-таки его нашел, потратив битый час. Я читаю и знаю, что:

Ты придешь, не застанешь меня
И заплачешь, заплачешь.

…

Стул в моем пиджаке
Тебя сзади обнимет за плечи.
А когда ты устанешь,
Он рядом всю ночь просидит.

20.

Считается, что каждый человек проходит через особые периоды, во время которых он пытается подвести промежуточные итоги своей жизни и наметить ориентиры на оставшееся время. Как правило, они именуются кризисами – как в положительном смысле (известно, что кризис – единственный и естественный способ развития), так и в отрицательном (всякий кризис сопровождается стрессом).

Типичный пример – «кризис первой четверти жизни» (это заголовок книги некоего Адама Б.), который разомкнул известную с допотных времен цепь «пубертатный кризис – кризис среднего возраста – кризис позднего возраста», вклинившись где-то между пубертатом и средним возрастом.

Кризисом первой четверти жизни называют метания людей в возрасте около 30 лет (тут, кстати, нестыковка: выходит, что человек живет лет этак 120, раз 30 лет – первая четверть жизни), разрывающихся между карьерой и семьей, юностью и зрелостью и т. д. – смысловой ряд понятен, и продолжать его не нужно.

Но не мечется ли человек всю жизнь? Не пребывает ли он в возрастном кризисе постоянно, каждое мгновение своей жизни, потому что жизнь – и есть процесс взросления, плавно переходящего в старение? Разве ножницы между/между не клацают ежесекундно, сводя с ума и не давая продыху?

Я привык, я приучил себя постоянно подводить итоги. Каждый вечер, каждую неделю, каждый месяц, каждый год, каждое десятилетие – рисовать мелом черту, подсчитывать дебет с кредитом, сводить данные в одну таблицу. Я так живу. И не могу сказать, что мой банк постоянно лопается от денег. Отнюдь. Иногда он пуст, временами случается кризис перекредитования. Снижается поток клиентов, теряется ориентация и чутье – во что вкладывать, на чем играть – на понижении или на повышении.

В конце концов, надо честно себе признаться: подведение итогов не дает ни грамма ясности. Ни одна диаграмма, ни одна таблица не делает уравнение «жизнь умножить на икс = счастье» более-менее понятным. Да что там, даже сформулировать верно это уравнение невозможно. Если «жизнь умножить на икс = счастье», то получится ли счастье разделить на икс, чтобы получить жизнь? Нет. Если мыслить в гуманитарном дискурсе, то формулируется это по-другому: «Жизнь дается человеку один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». И опять – нет очевидной логики в определении, как нет его в ленинском «Учение Маркса истинно, потому что оно верно». Ведь ни у кого нет возможности проверить, как бы оно работало, если бы жизнь давалась кому-нибудь дважды. Или, допустим, годы прожиты цельно, в противовес «бесцельно», – от этого будет не мучительно больно? Может быть. Может, ради этого стоит прожить годы цельно.

Резонно спросить себя: а как это – прожить жизнь цельно? Я подвожу итоги, я стучу деревянными счетами – живу ли я цельно? И ведь жить цельно – совершенно не значит жить счастливо.

Ну и напоследок. Мысль – очевидная, и непостижимо, как в голову раньше не пришла. Человек – не остров. Человек – полуостров.

21.

Часто задаю себе вопрос – как изменилась моя жизнь с тех пор, как в ней появилась журналистика? С ходу на него не ответишь, разве что можно неопределенно промычать – э-э-э, ну, хм, целиком и полностью изменилась. Это тем более странно, что я к журналистике в своей жизни отношусь со скепсисом. Про себя я не думаю: «я – журналист», для меня это как будто временная инкарнация. Раньше я вообще определенно считал, что – пройдет и это. Теперь такой уверенности нет. Теперь понятно, что журналистика меня и поит, и кормит, и одевает (и не только меня), что делать это дело у меня пусть немного, но все же получается, а иногда даже очень получается. Теперь понятно, что кроме текстов меня почти ничего в жизни не интересует, а вот выйдет ли из меня писатель – еще большой вопрос.

Но вся правда еще и в том, что я стал другим человеком вне зависимости от журналистики. Я просто стал другим человеком, а обстоятельств, способствующих этому, было много.

Если же говорить о вещах более конкретных, то с тех пор, как я занимаюсь журналистикой, от меня ушла (тут я должен просить прощения у читателя за то, что использую это слово) муза. Точнее, я ее сам прогнал.