Мы простимся на мосту

– Я в этом уверен, товарищ Дзержинский, – ответил Барченко. – Я много раз наблюдал меряченье. Люди находятся в состоянии, именуемом «транс»; они не осознают ни себя, ни того, что их окружает, с ними можно сделать все что угодно.

Дзержинский вскочил.

– Вот это и есть то, что нужно! – Он снова закашлялся. – Это и быво вашей задачей, товарищ Барченко! Мы должны знать, как это девается! Кто это девает? Нам нужно подготовить армию – вы свышите, армию! – людей, овладевших подобным гипнозом!

– Я сумел расположить к себе нескольких шаманов, – сказал Барченко, – они рассказали мне много секретов.

– А что вы не извожили в отчете?

– Это весьма трудно изложить. Но после общения с ними я считаю, что за Полярным кругом хранится вся информация нашей планеты.

– Как так хранится?

– Хранится во льдах. Внутри этих льдов. Ее просто нужно открыть и усвоить.

– Я не понимаю, – холодно произнес Дзержинский. – Но я не ученый, мне необязательно. А вы, товарищ Барченко, должны будете отправиться на Кольский повуостров еще раз и вернуться с настоящими результатами. После этого вы пристýпите к обучению специалистов по массовому гипнозу. Это ваша первая задача. – Он загнул мертвый, глянцевый палец на правой руке. – Вторая задача: Тибет. О ней вам довожит товарищ Блюмкин. Мы с товарищем Лениным и другими товарищами должны выяснить, какая из задач важнее для нашей страны. С чего вам начать. – Он помолчал. – Пока вы свободны.

Все домашние доктора Лотосова знали, что он получил письмо от жены из Финляндии, и все, кроме няни, которая гасла и сделалась меньше, чем девочка, ждали, что он хотя бы в двух словах расскажет им о содержании этого письма. Но доктор молчал. Дина Ивановна Форгерер и ее недавно прибывший в Советскую Россию муж, Форгерер Николай Михайлович, были так поглощены своею несчастной совместною жизнью, что им и в голову не пришло связать полученное письмо с тем, что доктор Лотосов два дня пролежал на диване и даже не ходил на работу. Но Таня и очень проницательная, хотя и спокойная, Алиса Юльевна, присмотревшись к нему, заметили, что доктор находится в оцепенении.

На третий день Таня не выдержала и тихо, но решительно вошла в комнату, где отец ее лежал с полотенцем на голове и делал вид, что дремлет.

– Папа! – сказала Таня, и вдруг прилив такой нежности к отцу, которой она давно не чувствовала, заставил ее подбежать к нему, опуститься на пол перед диваном и прижать его руку к своим мокрым глазам. – Папочка мой! Папочка мой драгоценный! Что с тобой? Что она тебе написала?

Отец сбросил со лба полотенце.

– Возьми, посмотри.

Достал из-под подушки письмо, исписанное неровным почерком матери, и, протянув его Тане, отвернулся лицом к стене.

– Ей бы только мучить тебя! – злобно прошипела Таня и принялась читать.

Всю жизнь я чувствовала себя виноватой перед тобой, – писала мать. – С самого первого дня. Когда ты сделал мне предложение, я почувствовала себя виноватой в том, что не обрадовалась так сильно, как должна была обрадоваться; потом, когда я стала твоей женой, я каждую минуту упрекала себя в том, что не могу любить тебя так сильно, как ты любишь меня. Ты помнишь? Я всегда хотела куда-то убежать, уехать, пряталась в своей комнате, а ты все стремился побыть со мной, провести вместе как можно больше времени. Ты приходил со службы, было иногда совсем поздно; кухарка подавала тебе ужинать, но ты никогда не садился за стол один, а всегда звал меня, если видел, что я еще не сплю. Всегда спрашивал меня – я и сейчас слышу твой просящий растерянный голос: «Может быть, ты хотя бы посидишь со мной?» И я выходила из спальни, садилась к столу, смотрела, как ты ешь, и опять, опять чувствовала себя виноватой.