Мы простимся на мосту

– Ты вспомни меня год назад, – продолжал он. – Вернее, не год – полтора. Каким я тогда был? Уверенным, помнишь? «Машину к подъезду! Гони на Лубянку!» Так чем же я лучше? Я сам – механизм. Кого ты во мне полюбила? Я думал, что все рассчитал. Лишь бы вырваться! Уеду на Север, и там не найдут. Исчезну, и всё. А мне – Мясоедова вместо консервов! «Вот вам наш проверенный старый сотрудник! Любите и жалуйте!» Всё! Песня спета. Уж этот бы сразу прикончил, ручаюсь. Пришлось мне вернуться. В поезде ехал, трясся. Только о том и думал, как с меня кожу будут сдирать, с живого. А тут новый ребус: живите, дышите, но мы вам – конвой у дверей, а в спальню вам – Дину Иванну! – Он блеснул набухшими глазами. – Ведь я же просил: уезжай, пока можно! Зачем ты осталась? Романс не допела?

Дина всхлипнула и хотела возразить, но он перебил ее:

– Прости. Я тебе это уже сто раз говорил. Никак не могу успокоиться. Осталась – так, значит, осталась. Не слушай меня. По гроб жизни тебе обязан и за любовь твою, и за то, что сразу правду сказала. И вышло, что ты-то сильнее меня, честнее, во всяком уж случае. Но даже и это напрасно, ненужно.

Барченко потер лоб.

– Теперь ты куда? – пробормотала Дина. – Теперь на Тибет?

– Честнее, – не отвечая на ее вопрос, повторил он. – Я тебя истерзал, бедную. Если ты даже из этой мясорубки живой выберешься, ведь ты все равно пропадешь. Сопьешься, к примеру. Бедовая больно. И слишком красива. А клоун твой этот… Его самого на коляске катать!

– Не надо о нем! – вспыхнула она, глядя на Барченко исподлобья.

– Не хочешь? Не буду… Ты очень бедовая, Дина. Тебе бы циркачкой! Ходить по канату… А как остальные ты просто не сможешь. Ты это-то хоть поняла?

– С тобой все смогу, – прошептала она.

– Со мной… Таких непослушных, как ты, убивают. – Он засмеялся через силу. – Тебя на Востоке давно бы убили и были бы правы…

– Но ты ведь меня не прогонишь?

Исподлобья, выгнув шею так, чтобы ни одно движение его лица не ускользнуло от нее, она смотрела на него ровно и светло сияющими глазами. Ни страха, ни обиды не было в этих глазах. Она словно бы успокоилась от того, что впервые за все эти месяцы он вновь был так близко и вновь говорил с ней. Барченко не выдержал и, схватив ее за плечи обеими руками, встряхнул:

– Дина-а-а! Я ухожу один! Совсем ухожу, ты меня поняла?

– Куда ты уходишь? А как же Тибет? – кротко спросила она. – Нет, я с тобой вместе поеду. Алеша…

Он привлек ее к себе и, не целуя, прижался губами к ее горячему лбу.

– Нам некуда ехать. Ни вместе, ни порознь.

Она высвободилась из его рук. Красные пятна горели на ее лице и шее, как будто бы кто-то ее искусал.

– Я перед тобой всегда как девочка была. Ты меня приучал, обучал, опыты на мне всякие ставил. Правильно Блюмкин сказал… Но ты самого главного не заметил: ни ты без меня жить не сможешь, ни я без тебя не смогу. – Слезы выступили на ее глазах. – Я знаю, что ты очень умный, великий… Ты маг, ты волшебник… Еще кто? Профессор, известный ученый. Философ, наверное? Ты же философ? А я кто? Ну, кто я? Плохая артистка! Да, очень плохая, без образованья. К тому же и замужем… Муж мой вернулся… Но только никто… Никогда! Ты запомни! Смотри мне в глаза и запомни, Алеша! Любить тебя так… Даже наполовину! Никто никогда не посмеет, не сможет!

– Я от тебя три месяца прятался, – криво усмехнулся он. – Ты этого не поняла?

– Почему? – Дина стиснула зубы, чтобы не разрыдаться, и потом осторожными маленькими порциями перевела дыхание. – Чего не понятно? Все очень понятно. Вот к нам постучат сейчас, что будем делать?

И вдруг просияла сквозь слезы.

– Как ты тогда цыкнул-то на Мясоедова? «Идите вы к черту!» Вот так и мы цыкнем: «Идите вы к черту! Мы вас не боимся!»

Судя по тому, как разглаживалось и смягчалось его лицо, какая-то отрадная и всё разрешившая мысль пришла в голову Алексея Валерьяныча. Он опять привлек к себе Дину Ивановну, истерически, но от души смеявшуюся, и быстро покрыл поцелуями ее лоб, брови, глаза.

– Уедем, и нас не найдут! – задыхалась она, ловя своим ртом его губы. – Уедем, сбежим там к индийцам, ведь правда? Они нас пускай здесь и ищут! Пускай всю Москву разворотят! Весь Кремль по кирпичикам! А мы с тобой… – Она задыхалась от смеха и рыданий. – А нас с тобой – нет! Коляску открыли, содрали все тряпки, а – где мы? Нас нету! Вот вам и цыпленок! Хоть жарьте, хоть парьте! Нас нету!

Он молча, нежно целовал ее.

– А ты во мне не сомневайся! – продолжала она. – Меня не заставят. Повешусь, сопьюсь, но меня не заставят! И я за тобой – на край света, Алеша! Ты мне прикажи! – И всплеснула руками: – Ведь наша-то песня – другая! Другая!

Она просияла счастливой улыбкой:

Кто-то мне судьбу предскажет?
Но никто, хороший мой,
Мне на сердце не-е-е развяжет
Узел, стянутый тобой!

Барченко обнял ее еще крепче и отпустил.

– Сейчас тебе нужно уйти, – сказал он. – Они там тревожатся дома, наверное.