Мы против вас

Июнь только-только начался. Три четверти года эти места закованы в зиму, но проходит пара колдовских недель – и вот оно, лето. Лес опьянел от солнечного света, деревья радостно качались по берегам озер, но в глазах девочек не было и следа умиротворения. Это время года было их вечным приключением; они жили в лесу и домой приходили поздно вечером, в изорванной одежде, с чумазыми лицами и детскими глазами. Теперь всему этому пришел конец. Теперь они взрослые. Потому что некоторым девочкам не приходится выбирать, хотят они взрослеть или нет. Их заставляют.

Банк. Банк. Банк-банк-банк.

На улице стоял дом, перед домом – мама. Она складывала в машину сумки своего ребенка – сколько раз сложишь сумки в машину, пока дети повзрослеют? Сколько игрушек подберешь с пола, сколько раз будешь перед сном прочесывать местность в поисках плюшевых зверушек, на сколько потерянных варежек махнешь рукой за годы детского сада? Сколько раз подумаешь, что если бы природе действительно было угодно, чтобы люди размножались, то эволюция снабдила бы нас растущими прямо из рук рожками для обуви, чтобы удобнее было шарить подо всеми этими проклятыми диванами и холодильниками? Сколько часов мы простоим в прихожей, дожидаясь наших детенышей? Сколько седых волос у нас прибавится по их милости? Сколько жизней мы посвятим их единственной жизни? Много ли надо, чтобы быть хорошим родителем? Сущие пустяки: всё. Ровным счетом, не больше и не меньше.

Банк. Банк.

Там, на горе, Ана повернулась к своей лучшей подруге и спросила:

– Помнишь, как мы играли в детстве? Будто у нас есть дети?

Мая кивнула, не сводя глаз с городка.

Ана спросила:

– Тебе все еще хочется детей?

Мая едва разомкнула губы, но ответила:

– Не знаю. А тебе?

Плечи Аны вздрогнули – от гнева и горя в равных долях.

– Может быть. В старости.

– В старости – это во сколько?

– Ну, лет в тридцать.

Мая надолго замолчала, а потом спросила:

– Ты кого хочешь – мальчиков или девочек?

Ана ответила так, словно обдумывала этот вопрос:

– Мальчиков.

– Почему?

– Потому что мир кидает им подлянку иногда. А нам – почти всегда.

Банк.

Мама захлопнула багажник, сдерживая слезы. Она знала: стоит упустить хоть слезинку, и остановить поток будет уже невозможно. Как бы ни выросли наши дети, мы не хотим плакать при них. Ради них мы готовы на все; они не знают этого, потому что еще не понимают размеров безусловности. Родительская любовь невыносима, легкомысленна и безответственна. Когда они, такие маленькие, спят в своих кроватках, мы сидим рядом и внутри у нас все разрывается. Чувство собственной вины и несовершенства остается на всю жизнь, мы вставляем в фотоальбом счастливые снимки, но никому не показываем промежутков между ними, в которых хранится боль. Молчаливые слезы в темной комнате. Мы лежим, утратив сон от ужаса, представляя все, что может с ними случиться, все, во что они могут влипнуть, все ситуации, где они могут оказаться жертвами.

Мама обошла машину и открыла дверцу. Она не так уж отличалась от всех остальных мам. Она любила, она боялась, бывала сломленной, иногда ее переполнял стыд, иногда ощущение того, что ее усилий недостаточно. Она бодрствовала у кроватки, когда мальчику было три года, она смотрела на него спящего и боялась всего ужасного, что может с ним случиться, – так же, как все родители. Вот только ей и в голову не приходило, что бояться надо совсем другого.

Банк.

Еще не рассвело, городок спал, широкая дорога, ведущая прочь из Бьорнстада, была пустынной, но девочки, стоявшие на горе, не спускали с нее глаз. Они терпеливо ждали.

Мае больше не снилось изнасилование. Не снилось, как Кевин зажимает ей рот, как он всем телом душит ее крик, не снилась его комната с кубками на полках, не снился пол, по которому скакали пуговицы с ее блузки. Теперь ей снилась только уходящая за Холм тропинка, ее было видно отсюда. Как Кевин бежит по ней один, а она, Мая, выходит из темноты с ружьем. Приставляет дуло к его голове; он трясется, плачет, просит пощады. Во сне Мая убивала его, каждую ночь.

Банк. Банк.

Сколько раз мама смешила своего ребенка? Сколько раз он заставлял ее расхохотаться? У нас душа переворачивается, когда наши дети в первый раз шутят нарочно, чтобы мы заметили. Шутя, они учатся манипулировать нашими чувствами. Если они нас любят, то, научившись смешить, вскоре научатся и лгать, щадить наши чувства, притворяться счастливыми. Они быстро соображают, чего нам хочется. Мы можем тешить себя мыслью, что понимаем их, но у них свои фотоальбомы и промежутки между снимками, промежутки, внутри которых они становятся взрослыми.

Сколько раз мама стояла у машины перед домом, смотрела на часы, нетерпеливо звала сына? Сегодня ей не пришлось его звать. Те несколько часов, что мать укладывала вещи, он тихо сидел на пассажирском сиденье. Когда-то такое мускулистое тело стало тощим: матери несколько недель приходилось кормить сына насильно. Пустой взгляд был устремлен в окно.