Мы расстреляны в сорок втором

Бурду нам варят из отрубей, в ней плавает картофельная шелуха. Повар наливает это варево в ржавые жестяные банки из-под консервов, в котелки, в глиняные миски и черепки. Эту посуду вместе с деревянными и алюминиевыми погнутыми ложками мы постоянно держим при себе.

Такой еды, конечно, едва хватает, чтобы не умереть с голоду. Если кому-нибудь посчастливится раздобыть морковку либо мерзлую луковицу, это для нас праздник. Но такое случается редко, и когда раздают лагерную похлебку, мы все набрасываемся на нее, по словам Леньки Балюка, "как шакалы". Едим стоя, на коленях, присев на корточки, согнувшись в три погибели и просто повалившись на солому. Лязгаем зубами, чавкаем, обсасываем голые кости. Надо же, в самом деле, задать работу зубам, которые шатаются и выпадают из красных, разбухших десен!

Первым, уву всегда, набрасывается на пищу сам Ленька Балюк. Еды ему постоянно не хватает, он мучается, и мы "подбрасываем" ему время от времени то пайку хлеба, то еще чего нибудь. Чаще других отдает Леньке свою порцию Сухарев. Сам он почти ничего не ест.

После обеда все как-то добреют. Лииа тускло озаряются слабым светом больных глаз. И появляется в этих глазах отсвет прошлого, далекого, потерянного безвозвратно, того, что кажется сегодня сказкой.

- Помните, какую яичницу с салом нам выставила чернобровая солдатка в Мышеловке? - говорит Сенечка.- Никогда не ел ничего вкуснее. Яичница аж шипела и сама просилась в рот.

- Положим, наш кок тоже готовил яичницу - закачаешься! - вспоминает Жора.

- Черт!.. А биточки?

- Да, чего-чего, а мяса хватало,- говорит Харитонов.- Сегодня свинина, завтра телятина.- И принимается напевать, перевирая слова:

Каким вином нас угощали!

Какую закусь подавали!

Уж я пила, пила, пила...

У Леньки Балюка от этой песни в животе возникает такая музыка, что он вскакивает. Не прошло и часа после обеда, а Ленька уже снова голоднее волка.

- Хоть бы ты помолчал, Курский соловей,- просит Ленька.- Очуметь можно.

- Так и быть. По просьбе почтеннейшей публики концерт отменяется,отвечает Харитонов и умолкает.

Но теперь уже сам Ленька не в силах сдержать нахлынувшие на него воспоминания.

- Боже, какой я был пижон,- говорит он, нарушая молчание.- Каждый день проходил мимо закусочных, мимо кондитерских. Так нет того чтобы зайти вечно куда-то спешишь. Вот досада! Сколько отбивных я мог съесть и не съел. А пирожных! С заварным кремом, "наполеонов", корзиночек... И мороженого!

А по мне, так нет лучшей рыбы, чем колбаса,- говорит, не вытерпев, Сероштан.- Бывало мне жинка як нажарит... Домашнюю, свиную... Вот бы сейчас покуштувать.

- С французской булочг подхватывает Сенечка. Чтобы хрустела на зубах. А колбасу на сковородку...

- И то правда. С луком.

- Еще чего захотел!

- А я так даже против обыкновенного шницеля не возражаю,- говорит Жора.- На Константиновской была нарпитовская столовка, так там завсегда подавали на второе шницеля.

- А потом компотик...

- Или кисель. На третье.

Ленька прислушивается к голосам, болезненно морщится и говорит:

- Да замолчите, черти. Живот сводит. Вы когда-нибудь кончите варить воду или нет?

- А ты не слушай.

- Да ты ведь сам начал, Лень, а теперь кричишь.

- Ну, начал. Был такой грех. А теперь прошу...

- Добре...

"Повара" умолкают. Но ненадолго. Понизив голоса, перейдя на шуршаший шепот, они снова принимаются за свое. Причмокивают даже от удовольствия.

Ленька затыкает уши. Зарывается с головой в солому. А мне еще долго слышно, как Сенечка и Жора, перебивая друг друга, пекут, варят и жарят...

"Вот и еще один день прошел,- думаю я.- А сколько их осталось у нас, таких дней?"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Надеяться и верить

По лагерю разнеслась весть о том, что немцев расколотили под Москвой. Говорят, им здорово досталось. Наши будто бы окружили несколько немецких дивизий - с танками, с артиллерией, словом, со всеми потрохами, и не оставили камня на камне.

К нам в клуню это известие приносит вездесущий Сенечка. У него всюду друзья-приятели, есть знакомства даже по ту сторону проволоки, и он всегда обо всем узнает раньше других.

- Немцы бегут,- докладывает Сенечка шепотом, едва сдерживая радость.Ну, теперь они покатятся колбаской...

- Нагляделись на Москву в полевые бинокли,- говорит Семин.- Хватит.

Мы сидим голова к голове. Лица разглаживаются, светлеют. Победа! Мы впервые пробуем на зуб это слово, интересно, какой у него вкус? Смотрим друг на друга, подмигиваем, подталкиваем плечом. Победа? Ленька Балюк ложится ничком. Неужели победа? Жора расслабленно опускает длинные руки. Победа, братки, победа! У Васи Дидича лицо точно из теста - вот-вот расплывется. Победа, черт побери! Сероштан поднимается, расправляет могучие плечи, и кажется, что, перенеся ногу через лежащего Леньку, он зашагает куда глаза глядят, не обращая внимания на стены, на рвы, на реки, и будет шагать до тех пор, пока не дойдет до этой самой Победы и не возмется за нее своими волосатыми ручищами. Он должен пощупать, какая она, эта Победа, из какого материала она сделана, крепок ли он.