Мы родились и жили на Урале–реке... (СИ)

братьев он уехал из родного дома, забрав свои мелкие домашние вещи.

Некоторые знакомые Ивана говорили, что на службе ему, якобы,

«разрешили занять» каменный дом на углу Комиссарской и Самарской

улиц. Другие были уверены в том, что Еня во время войны припрятала

семейные золотые вещи и теперь, продав их, на вырученные деньги купила

дом. Когда то он принадлежал нашему дальнему родственнику или

однофамильцу (никто точно не знал), служившему денщиком при

известном казачьем писателе И. Железнове.

Дом на Сызранской печально смотрел своими небольшими окнами на

улицу, где все громче заявляла о себе загадочная, непонятная и незнакомая

моим будущим родителям новая жизнь.

.

78

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Ч Т О Ж, Б У Д Е М Ж И Т Ь П О - Н О ВО М У ?!»

79

Итак, единые на протяжении почти полувека казачьи хозяйство и

семья после смерти родителей стали стремительно разрушаться. Каждый

из братьев теперь думал о своей самостоятельной жизни, когда надежда –

лишь на собственные силы, знания и опыт, на капризную удачу и

трудолюбие жен. Серьезно работать мои родственники, бесспорно, умели,

особенно когда дело касалось благополучия родного дома. А вот с удачей

дело обстояло намного сложнее. Она, кажется, отвернулась от них.

Особенно трудно приходилось моему отцу: он не мог разобраться в «этом

чертовом запутанном» мире, так как многие годы знал и любил другую

жизнь, от которой невозможно было отказаться. Радостные, счастливые

дни прошлого не забывались. Но родное слово «казак» слышалось теперь

редко. Чужие люди превратили его в бранное: «Казаком был твой дед, отец

– сын казачий, а ты – хрен собачий». На улицах города старики-Горынычи

не решались появляться в царской форме, с традиционной фуражкой на

голове. На улицах не звучали песни, прославлявшие мужество уральцев и

их участие в сражениях и походах. Советская власть настойчиво и жестко

требовала забыть славную, героическую («позорную», по ее мнению)

историю Войска.

На собраниях и митингах («сборищах», – как говорили уральцы )

восторженно и обещающе гремело под грохот барабанов и рев медных

труб: «Мы наш, мы новый мир построим... Кто был ничем, – тот станет

всем». Какой-такой «свой» и «новый мир»? Как «стать всем»? – мой отец и

его братья не знали. На бывшем проспекте часто раздавались радостные

крики. Там молодые энтузиасты, «комсомолисты» с рабочих окраин

80

приветствовали партийных руководителей города и губернии (округа? или

области?.).

1

Впрочем, шумные сборища на городских улицах и площадях отца

почти не интересовали. Его беспокоили свои хозяйственные дела, к

исполнению которых он привык относиться добросовестно.

В середине 20-х годов местная газета часто публиковала списки

злостных неплательщиков налогов. Среди многочисленных фамилий отец

находил своих знакомых (Бокаушин, Ларшин, Суетин, Шапошников и др.).

Вспоминая недавнее прошлое, он старался не шутить с властью, вовремя

относил в контору деньги. Неохотно, заставляя себя, но все же платил

аккуратно налоги, поскольку спокойствие и благополучие семьи отец не

хотел подвергать ни малейшему риску.

…Поздней осенью состоялся серьезный разговор братьев о

наследстве. Впрочем, о каком-таком богатстве, оставшемся после смерти

родителей, можно было говорить? Его никогда не было. Братьям досталось

обычное для казаков среднего достатка наследие: дом, двор с постройками

да несколько машин(плуг, косилка, грабли и др.).

Отец решил отделиться, поэтому не стал требовать своей доли

наличными: знал, что лишних денег у Степана и Александра, остающихся

в доме, никогда не было. И вряд ли появятся в ближайшее время. Но долго

ждать решение братьев отец не мог: мама, уставшая от шума и беспорядка

в общем доме, более настойчиво, чем прежде, уговаривала отца поскорее

начинать свою жизнь.: ведь они ожидали появление нового младенца и

жить с тремя детьми в родительском доме было бы невозможно. Мама

всегда приветливо и спокойно относилась к каждому деверю, не ссорилась

с невестками. Однако желание иметь отдельный дом было так сильно, что

она решила не отступать от своего Семеныча и требовать быстрого

выполнения главной своей просьбы. Вообще-то, она редко что-либо

просила (особенно для себя), но здесь проявила редкую настойчивость. Да

и отец тоже думал о своем отдельном доме и собственном хозяйстве. «Уже

не молодой, чтобы все время колготиться в общей избе»,– говорил он.

На заседании «домашнего совета» отец предложил план получения

своей доли: он решил взять часть двора вместе с базами и баней. Рабочий

инвентарь должен остаться общим. И каждый может пользоваться им

когда захочет. Братья согласились со словами старшего: «Иначе, когда все

без денег, как делиться?».

Илларион принял это решение спокойно, даже равнодушно, так как

уже не чувствовал внутренней связи с родным домом и хозяйством: