Мы-русские, других таких нет

— Скауты! Равнение на знамя! — Рявкнул старший брат.

— Ра-ра-ра, ра-ра, ра-ра! — Раздалась громкая речевка, я уже не разобрал, по-английски или по-китайски. Чем угодно клянусь, она мне напомнила как две капли воды стихотворение «Кто шагает дружно в ряд, пионерский наш отряд».

Но когда два долговязых подростка в шортиках и галстуках с важным видом пронесли мимо стоящих под звездно-полосатым флагом и отдающих пионерский салют детей красно-звездчатый китайский флаг, я потерял чувство реальности.

— Идиоты, — я тихо застонал.

— Ра-ра-ра-ра, ра-ра — ревело за забором.

— Эй, — в отчаянии взревел я. — Скауты! Побойтесь Бога и председателя Мао!

— Ра-ра-ра-ра, ра-ра, — речевка вяло скисла.

— Мама! — Замычал старший скаут. — Сосед нам мешает.

— Эй, мистер, — в поле моего зрения появилась пожилая женщина. — В чем дело?

«Хунвейбинка» — мгновенно понял я. — Извините, — я попытался быть вежливым настолько, насколько мог. — Вы бы не могли заниматься всем этим немного потише…

— Почему это? — Хозяйка перешла в наступление. -Вам должно бы быть стыдно! И вообще, как вы смеете мешать нашим детям? — Слово «нашим» было нарочито подчеркнуто. — Кстати, мистер, это — наша частная собственность. Если вы посмеете еще раз нас побеспокоить, мы вызовем полицию.

— Извините, я собственно, — мне стало неловко и противно одновременно. — Нельзя ли… Ну хоть немного потише.

— Нельзя! — Хунвейбинка развернулась ко мне спиной и оскорбленно вошла в дом.

— О, Господи, — взревел я. — Нет мне спасения. Почему я попал в эту сумасшедшую страну непуганных идиотов? Почему эти плоды культурной революции живут в собственном доме, разводя всякую социально-незрелую ересь? За что караешь ты меня?

— За грехи, — ласково пропел внутренний голос, и я понял, что вдохновение ко мне сегодня уже не вернется. По этому поводу я решил окончательно погрязнуть в грехах, и поехал к любимой девушке, у которой задержался до пол-второго утра. Вернулся я домой пахнущий коньяком, в мятой рубашке и совершенно вдохновленный, сел за письменный стол, и, поглядев на рукопись, почему-то оказался в длинном школьном коридоре из моего детства.

Снилось мне детство, причудливым образом смешанное с отротчеством и юностью. Меня исключали из состава пионерской организации за употребление коньяка и курение в школьном туалете. Нет, курить я курил, признаюсь, но вот коньяка в те годы не употреблял, разве что портвейн «Три семерки». Вот уже выстроились в ряд пионеры, презрительно смотрит на меня директриса, она поджала губы и сейчас…

— Погодите, — смеюсь я. — Я уже взрослый. Более того, я живу в Америке и вы меня исключать не имеете никакого права. С курением, правда, у них и здесь проблемы, но, честное слово, я курю только у себя в садике и в автомобиле. Я понимаю, что отравляю окружающую среду, но…

— Ха-ха-ха, — смеются пионеры.

— Честное слово, я здесь уже несколько лет. Не верите — посмотрите, за углом моя машина стоит, вот ключи. Разве в наши времена у советских граждан были такие машины? — Аргумент этот представляется мне убийственно убедительным, и я радостно усмехаюсь.

— Ты, — директриса задыхается от негодования. — Ты продался империалистам. За тряпки, за Кока-Колу! За автомобиль! За пачку сигарет «Кэмел»! Позор!

— Да не курю я «Кэмел». И причем здесь Кока-Кола? И вообще, вас давно нет! — протестую я. — Вы выросли. Многие даже погибли, кто в Афганистане, кто в более поздние времена. Генка Захаров, например, его в Афгане убьют. И Сережку Гаранова тоже. А Мишу Шестова конкуренты положат в девяносто третьем. Человек пять из вас в Америке будут жить. Даже председатель совета отряда Игорь Костиков будет жить в Америке, я его там видел, в супермаркете! Честное пионерское!

— Игорь, это правда? — Директриса сурово смотрит на него. — Как ты мог так поступить? Где твоя пионерская совесть?

— Я больше не буду, Татьяна Семеновна, клянусь! — всхлипывает Игорь и подносит к губам золотой горн.

— Па-рарара! Ра-Ра! — Трубит он. -Па-рарара! Ра-Ра! Подъем!

Я недовольно поежился и обнаружил, что заснул за письменным столом. Правая рука затекла и меня совершенно не слушалась. К тому же, болела голова и пересохло в горле.

— Па-рарара! Ра-Ра! — Услышал я, только на этот раз наяву. Звук горна, как мне тогда показалось, способен был разбудить мертвеца.

— Господи, который же час, — я побрел к кровати. — Шесть пятнадцать утра…

На улице светало.

— Надо меньше пить. Фу, как неловко, — я вспомнил вчерашний вечер и бесконечные банальные глупости, которые я нес подшафе. Впрочем, моей девушке, кажется, это нравилось, по крайней мере у меня до сих пор в ушах стоял ее неповторимо-женский смех.

— Па-рарара! Скауты, к утренней линейке будьте готовы!

— Всегда готовы — рявкнул хор детских голосов.

— Равняйсь… Смирно.

— Господа Бога душу мать… — Я завернулся с головой в одеяло, пытаясь избегнуть звуков американского гимна. Звуки эти, усиленные мощными колонками, сотрясали хлипкие стены моего домика и проникали в мой мозг сквозь фундамент и матрасные пружины.