Мы с Санькой в тылу врага

К Дылде пришли в гости два офицера, но уже не такие длинные: один с черной бородой-веником, а второй совсем еще молодой. Они сидят за столом, пьют какую-то темного цвета водку. Дед говорит — коньяк.

— Наверно, конская, — сообразил Санька. — Есть же конский щавель.

Итальянцы размахивают руками, что-то бубнят, а что — не разберешь. Всего два слова мы с Санькой понимаем: сеньор и дуче. Сеньор — это по-ихнему пан, а дуче — их Гитлер.

В сенях на столе солдат открывал консервы и откупоривал все новые бутылки. Вот он достал какой-то небольшой бочонок, колупнул в нем ножом — масло. Лизнул итальянец нож языком — сморщился. Деда пальцем манит: иди попробуй.

— Может, отравленное? — не сразу решился дед, но подкрутил свои усы и тоже лизнул. Потом сморщился еще хуже итальянца, даже плюнул и рот ладонью обтер.

— Никс гут! — сказал он почему-то по-немецки, а потом уже по-нашему добавил: — Дрянь, одним словом, шкура с языка слазит.

Тогда солдат колупнул из другого бочонка. Дед снова лизнул, долго глядел в потолок и наконец сказал:

— Можно есть.

Итальянец радостно закивал головой, отдал деду прогорклое масло и стал что-то говорить, оживленно жестикулируя.

— Да, закопаю, закопаю, не бойся, — понял дед, что от него хотят, и, проходя мимо нас во двор, проворчал: — Сами боятся отравы, а нам с вами можно. Мы — не люди…

Дылдины гости выдули свою конскую водку и ушли. Дылде стало скучно. Заметив в сенях нас с Санькой, он махнул рукой: подойдите.

— Сеньор Антонио, — показал Дылда себе на грудь.

Мы кивнули: понятно — Антон. И тут Дылда ткнул пальцем Саньке в нос.

— Санька, — процедил мой приятель.

— Сеньор Санька, — поправил его Дылда и захохотал.

Когда Дылдин палец нацелился на меня, я сам бойко отрапортовал:

— Сеньор Иван!

Дылде это так понравилось, что он прямо посинел от смеха. Мне казалось, что итальянец вот-вот задохнется. Как глянет на Санькины босые, потресканные ноги, так чуть со скамьи не валится.

— Сеньор Санька!

А потом покажет на мои рыжие, из немецкого мешка штаны и за живот берется:

— Сеньор Иван!

И тут нас зло взяло: издевается, гад. Видно, со зла мой приятель набрался храбрости и выпалил:

— Сеньор Дылда.

Теперь уже мы давимся смехом. Правда, не так заливаемся, а фыркаем и брызжем слюной.

— Но-о, — не согласился офицер, — сеньор Антонио.

Еще нос дерет. Сказал бы просто Антон, а то — Антонио. Меня еще больше смех разобрал, потому что вспомнился придурковатый Антон Глиноед, за которым часто бегают ребятишки и дразнятся:

Антон-Харитон
Побил бабу хомутом…

Обычно тогда Антон останавливается, приставляет ко лбу пальцы, будто рога, и мычит, как бык, — пугает.

Словом, беседа получилась веселая, но все испортил Дылда. Он хотел, видно, нас задобрить: взял вилку и подцепил на нее кусок какого-то жаркого, оставшегося от гостей.

Санька лбом отворил дверь, за ним, как пробка, выскочил я. Спасибо за угощение! Если б мы еще видели, что они там напихивали в свои банки, а то, может, наловили где-нибудь в Италии жаб на болоте. Вслед нам катится звонкий хохот.

В сенях мы оглянулись — погони нет. Во двор вышли спокойно. На завалинке солдат чистит офицерские сапоги. Он делает это быстро и ловко, словно циркач. Щетка время от времени вырывается у него из руки, несколько раз переворачивается в воздухе и сама возвращается в руку. Мы с Санькой аж рты разинули.

Солдата звали Педро.

— Педро, Педро, — показал он на себя блестящим сапогом, натянутым на руку, потом плюнул на него и снова пошел орудовать щеткой.

— Петро, значит, — перевел мне Санька имя солдата, хоть я и без него это понял. Мы тоже назвали себя: сеньор Санька и сеньор Иван.

Денщик оказался разговорчивым и веселым парнем. Бросив чистить сапоги, он достал из кармана карты и показал нам фокус: был туз и нет туза. Потом стащил с пальца кольцо, вытер его о брюки, сунул в рот и у нас на глазах проглотил. Сколько мы ни заглядывали ему в рот, кольца там не было. Кольцо оказалось у Саньки в ухе. Мы так и остолбенели. Короче говоря, Педро нам понравился. Свой человек. Может быть, это тот самый Пепе, о котором мы читали в одной книжке. Подрос, разумеется.

Потому-то мы и отважились пуститься в разговоры о политике. Нам не терпелось узнать, какого итальянцы мнения обо всем том, что делается на свете. Получилось это так.

— Дуче гут? — спрашивает Санька.

Педро вскинул от удивления брови, вспомнил почему-то какую-то мадонну, а потом приставил ко лбу пальцы, как придурковатый Антон, и смешно проблеял:

— Бе-е-е!

— Дуче — баран, — перевел Санька.

На прощанье Педро дал нам по сухой, как кость, галете и понес сапоги в дом.

А в сенях нас угостила еще и бабка Николаиха. Она дала нам по ломтю хлеба с маслом. С маслом из того самого бочонка, который дед якобы закопал. Масло как масло, шкура с языка не слазит. Дед сидит на скамье, лукаво усмехается и щупает, на месте ли его белые усы. Он просто припугнул итальянца.

Если итальянцы такие, как Педро, то в общем они неплохие люди.

Так думают по дороге домой два сеньора: сеньор Санька и сеньор Иван.

27. КАК САНЬКУ „ЖЕНИЛИ”