Мы с тобой Дневник любви

Во всех ошибках прошлого в отношении близких людей Пришвин винит себя одного, он вспоминает: «В любви моей была спешка эгоистическая с неспособностью вникнуть в душу другого человека». Это относит он одинаково и к жене, и к отказавшей ему некогда невесте. Всю ответственность за ошибки прошлого, весь нравственный труд — взять на себя одного и нести одному.

«Трудно гонять, и снег глубок. Свету заметно прибавилось, и свет уже не тот: вечером Голубой стоит у окна...

Эта боль не оттого, что не нашлось мне ответа, это старые раны я растравил и сам себе вскрыл. Теперь буду зализывать.

Я сознательно работаю и освобождаюсь от своего плена. Победа моя не в том, что я зализал свою рану, а в том, что воспользовался этой болью и написал и, мало того, прочитал и тем объяснился:

— Вот, мол, какая моя любовь, я, мол, не для себя только и не для вас — я для всех люблю.

Такая победа — есть победа над самим собой.

В этом опыте я как в зеркале увидал всю свою жизнь, как я из боли своей сделал радость для всех. Я увидал весь свой путь к свободе от себя, к выходу из себя, утверждению прекрасного мира вне себя.

Но, позвольте, разве во всей-то природе не к тому же самому приводит любовь, чтобы выйти из себя, то есть родить, значит, начать нечто новое в мире? И вот она, весенняя песня «Приди», — этот призыв к человеческому страданию и необходимости принять его в себя, чтобы создать нечто новое в мире...

Самка, получив семя, несёт яйцо и садится. Самец, окончив песню, линяет...»

Пришвин возвращается в Москву. В дневнике появляется тема скорой войны. Она, как предчувствие, перекликается с темой борьбы за личность свою — за любовь, стоявшую на пороге его жизни.

Жизнь уже начинает показываться в удивительных подобиях.

Аксюша ходила с Боем на улицу, видела там много детей, играющих в войну, и сказала: «Будет война!» И так объяснила мне: в прежнее время, бывало, заговорят о войне, и детям до того становится страшно, что не могут уснуть. Тогда старики начинают детей успокаивать:

— Война пойдёт, но к нам не придёт, нас война боится. Мало-помалу успокоятся дети и уснут, а всё-таки снится страшное и не хочется войны.

— А теперь, — сказала Аксюша, — дети играют в войну и так охотно стреляют чем-то друг в друга, падают будто раненые, их подымают, уносят. И всё это — в охотку. А если детям не страшна война — значит, будет война!

Катастрофа с продовольствием в Москве очень напоминает 1917 год. Но тогда хотелось бунта, теперь это как смерть личная: теперь не пережить. А впрочем — что будет, то будет.

Сегодня по радио сказали, наконец, об угрозе со стороны Швеции и Норвегии. Сразу же объяснилась нехватка хлеба вследствие расстройства транспорта. Борьба с очередями должна быть такая же, как с самым лютым врагом: пораженческие идеи именно тут-то и возгораются. Вот, например, разговор наш сегодня с Разумником Васильевичем о его сочувствии английской дипломатии:

— А японцам, — сказал я, — помните, в 1904 году?

— Я тогда не японцам сочувствовал, а ненавидел царизм.

— А в 1914-м году, помните, как вы сочувствовали немцам?

— Тоже из ненависти.

— В таком случае, как же не подумать, что теперь англичанам вы сочувствуете тоже из ненависти?

— А разве вам это нравится?