Мы с тобой Дневник любви

В берёзовом лесу мы с Л. продолжали разговор о нашей свободе, в том смысле свободе, чтобы нам исходить из наличия нашего чувства и мысли, а не из форм, клятв, обетов и обещаний, которые созданы великими людьми для воспитания маленьких.

— Мы должны быть свободны, — сказал я. — Как же великие люди? Почему не можем мы жить и мыслить, как равные им. Можем?

— Конечно, можем.

— Вспомни всех великих, включая Ленина, все они жили полным настоящим в своём творчестве, и все они, живущие полным настоящим, сулили маленьким людям счастливое будущее. Мы должны сделать наоборот, мы должны обещанное будущее сделать настоящим. И давай это делать сейчас же и не раздумывая.

В это время луна достаточно высоко поднялась и стемнело настолько, что от деревьев легли тени. Мы нашли без труда Лялину берёзу.

— Вот этот загадочный символ на берёзе с твоими инициалами, — сказал я, — давай этот клятвенный символ сделаем живым.

Возвращаясь домой, мы говорили о том, что едва ли бы сошлись, узнали, поняли друг друга, если бы встретились ранее определённого судьбой времени.

— Я бы, — сказал я, — не мог бы узнать тебя из-за своей личной заинтересованности в тебе; любя, я не мог бы не создать из тебя собственности, как другие, которые составляют хвост в движении твоей кометы, пересекающей традиционные орбиты обыкновенных светил.

В молодости я, как все, не был свободен, и моё движение тогда, тоже как у всех, определялось силой всемирного тяготения.

Когда выскажешь новую мысль и Л. поймёт её, то вдруг останавливается с расширенными глазами, узнаёт в этой мысли что-то своё, радуется и со страстью принимается обнимать, и целовать, и благодарить.

Так бывает у неё, что прямо из мысли, как дождь из облака, родится любовь.

Если женщину трогать и дойти до какой-то границы, то она как бы удивится и как бы остановится... А то можно остановить точно так же какой-нибудь мыслью. Она спохватится, уйдёт в себя, и станет похоже, будто ты её схватил.

Надо всегда иметь в виду, что Л. даёт душе моей в соответствии с моим запасом, что, может быть, в ней содержится гораздо больше, чем я из неё вызываю, и значит, есть опасность в приходе другого вызывателя, более значительного. Единственным средством обороны от этого есть моё усиленное движение вперёд, моя доблесть и постоянное напряжённое к ней внимание.

Я рассказал ей это, и она мне ответила, что я похож на Ладу, которая не доела корку хлеба, запрятала под себя в солому и на всех кур смотрит так, будто они подбираются к её корке.

И сколько кур из-за этой ложной Ладиной идеи лишились хвостов.

Вечером при восходящей огромной луне гуляли и, перебирая всё пережитое, закрепляли нашу любовь. И у меня исчезало моё лично отдельное, даже мои друзья становились её друзьями. И так в будущем жизнь моя делалась не моя, а наша, и так всё у нас — все наши воспоминания, и надежды, и мысли соединились в одно, как будто мы находились на слиянии рек и одна река вливалась в другую и дальше текла одна река, широкая и полноводная.

При луне в лесу Л. говорила, что не любит «мистику», как слабосильную подмену того, что она называет цельным знанием. И то же она находит во мне и говорит, что это нас соединяет. Я же думал о том, что любовь настоящая бывает непременно на слиянии рек.

Говорили о материнском чувстве женщины в общем чувстве любви и так добрались до самой Валерии, и тогда оказалось, что это не мужья у неё были, а дети, и самый любимейший у неё — это я.

Я понимаю Л. насквозь в отношении того, чтобы дать своим детям то, чего им так хочется, но я никак не могу принять её заверения в том, что я — последнее её дитя и для всей нашей будущей жизни единственный. Я даже и того понять не могу, каким образом моя чисто мужская потребность быть у неё единственным становится у неё священным требованием к себе. На это она ответила так: «Тебе довольно того, чтобы моё сердце привязалось к тебе, как к единственному».

Вот это новое понимание и этот необыкновенный опыт надо влить в моё понимание старого своего пути: «Будьте как дети».

Через тринадцать лет, 18 февраля 1952 года, перечитывая это место, М. М. сделает следующую запись: «Л., слушая „Паяцы“, по своему обычному болезненному чувству жалости представила себе, что я Паяц, а она Коломбина.

— Ведь может же быть так, что явится человек лучше тебя, талантливей, значительней. Может же быть?