Мы с тобой Дневник любви

Она не спит, а я думаю: милый Берендей, мы оба «выскакиваем из себя» (это наше общее с Вами свойство) и потом, возвращаясь к своей жизни, пугаемся, будто напутали что-то. Мы создаём себе «творчески» желанный мир, и нам кажется, что он настоящий, но это ещё не жизнь. А вот то, что около меня сейчас, — это моя настоящая жизнь. И я думаю, никогда не проглотить Вам сосуд моей жизни со всеми моими долгами!

Милый Берендей, не смущайтесь — Вы ничего ещё лишнего не сказали и не сделали — я не хочу, чтобы передо мной Вы были должником или несвободным. И я думаю дальше: всё это около меня — моя настоящая жизнь. А где же Ваша? Ваши книги? — но это Ваша игра. В конце концов останется сам человек, который через эту игру рос и вырастал. Где он и каков?

Один раз я ощутила того человека, в тот раз около машинки, когда писатель говорил мне о своей человеческой любви, и эта минута заставила шевельнуться моё не поэтическое, нет! — а человеческое сердце.

О, мои долги! почему мы, люди, не можем любить, ничего не бросая, а лишь присоединяя к любимому новое существо! В этом одном может быть только конечная цель наших усилий и страданий. Настоящая любовь — свобода, а если сердце стеснено — это признак плохой, это подделка.

В тот день, когда я так обрадовалась Вашим словам, было мне словно веяние свободы, как волна из мира, где нет времени и пространства. Этот ветер даёт ощущение достоверности. Это уже не «творчество»...

Я лежу на своём сундуке и думаю, думаю: не творю ли я сама Вас для себя? Забудьте, забудьте скорей то, что я прошлый раз Вам сказала. Это я «выпрыгнула» — это шаткая почва, на ней нельзя строить дом».

Аксюша:

— Если старца спросить, то он скажет: «Это искушение», — и велит вернуться в покинутый дом.

И смысл этого неглупо объяснила тем, что от своей любви надо отказаться, — откажешься от своей — и будешь любить всех.

В этом, конечно, и есть смысл аскетизма в общем их понимании. И мой «пантеизм» этого же происхождения: вместо одного человека — любовь ко всему. Аксюша думает, что её мудрость нова, и не знает, что всю-то жизнь я только и делал, что служил голодным поваром у людей. Но вот пришёл мой час, и мне подают кусок хлеба.

Аксюша всю ночь рыдала, всю ночь не спала, и когда в 6 часов я завёл радио, вошла ко мне и вся в слезах сказала:

— Она колдунья!

— Ты с ума сошла.

— А что вы думаете — её любите?

— Так люблю, что уйдёт — выброшусь из окна. Скажут: она вернётся, только постой на горячей сковородке, — и я постою.

— Ну конечно, околдовала. И какой человек возьмёт в дом тёщу — зачем вам старуха?

— В. любит мать — и я буду любить. Что ей дорого — и мне будет дорого.

— Вот и околдовала! И я знаю, когда околдовала.

— Когда же?

— А вот когда она вам лимончик подарила, в этом лимончике и было всё.

И опять реветь, реветь, и опять несчастный Бой глядит ей в глаза печальными глазами красными... И она это видит, принимается обнимать его и лить слезы на его рыжую шерсть.

Бедная Аксюша, она и не знала, что так любит меня! С точки зрения их собственнической любви другая любовь — колдовство, а В. — колдунья. У них любовь — движенье в род; у нас — в личность, в поэзию, в небывалое.

— Колдунья, колдунья, — повторяла Аксюша.

Ничем я не мог её унять и, наконец, рассвирепел.

— Пусть колдунья, — сказал я, — что же из этого?

— А то, что вся эта любовь на миг один, на минуту.

— Пусть на минуту, — ответил я, — ты же ведь этого не испытала.

— Чего?

— Что этот миг с такой прекрасной колдуньей покажется больше столетия...

Она мне не дала договорить.

— Тьфу! — плюнула старая дева и удалилась, убеждённая, что всё началось с лимона.

Всё сильней огнём, пожаром охватывает желание войти в запретную комнату: кажется, войдёшь — и будешь обладать настоящим. Но настоящее это пройдёт — и, может быть, весь дворец исчезнет? Нет, не надо входить, и пусть сохранится дворец во всей красе, с его запретной комнатой...

Настоящее вступило в жестокую борьбу и с будущим, и с прошлым. Прошлое — это наше прошлое с того дня, как она отморозила себе ногу. Будущее — это наше будущее с разлуки до встречи в первый и третий день шестидневки. И надо выбросить из головы все придумки, все замены: любовь — это всё, и если это есть у тебя, то всё, что взамен, теперь отбрасывается: только Любовь!

Всё думал, что это можно: она будет на моей жилплощади, я с ней могу тогда как с сестрой. Я хотел её с чистым сердцем позвать, а сейчас думаю, что отказаться уже не могу. И, значит, если она придёт, то будет моя.

1 марта.

В. не приходит, мать больна. В отношениях прибавилось много ясности и спокойствия. Теперь надо лишь сдерживать себя и ждать, как пахарь: вспахал, посеял и жди, когда вырастет. К вечеру навестил В. Она проводила и у меня провела вечер.

Глава 10 Хрустальный дворец

Сегодня я опять уверял её, что люблю, и опять вспомнил «кусок хлеба», что отдам ей последний кусок хлеба, если заболеет — не отойду. И много такого наговорил и насулил. И она, выслушав всё, ответила:

— Но ведь так все делают.

— Как же это все? — спросил я.

— Все хорошие люди, — ответила она спокойно и уверенно.