Мы с тобой Дневник любви

Если бы Л. умерла у меня на руках — как это легко, как это богато в сравнении с тем, что ушла!

Тревога, что «уйдёт». Эта тревога коренится в самом же чувстве. Потому что и она, когда обрадовалась «Весне света», сказала мне, вся в слезах: «Не бросайте меня!» Тревога эта противоположна «счастью», то есть приятности остановки после достижения.

Однако в чём же её тревога, почему этот странный звонок? Узнаю, а пока обещаюсь: ни одного намёка никому, о чём мы говорим. Вот когда только я понял то, чему она меня учила: беречь нашу дружбу от «сглазу»!

10 марта.

И вот поди тут! Написал «обещанье» и прямо после этого Р. В-чу рассказал о своём намерении писать «Песню Песней», в смысле том сказал, что новым человеком собираюсь жить и на старом ставлю крест. Прочитал ему «Весну света».

— Очень сильная вещь, — сказал Р. В. Но через несколько времени говорит: — Март, апрель — в мае всё будет готово.

— Что? — спросил я.

— А «Песнь Песней».

Набрав в себя воздуху, говорю:

— Как бы хорошо я ни написал «Песнь Песней», она ведь будет даже в самой лучшей удаче не больше как свидетельство того, что человек её спел: важен сам, человек, а не его песня.

Тогда Р. В. вдруг меня понял. Я же его наставлял дальше о том, что вот в этом смысле и должна расходиться Церковь с искусством, то есть что если на чаше весов сам Бог, а на другой Его изображение, — что тяжелей? Был бы Бог — Рублёв явится. А нет Бога — и Рублёва не будет.

...Странно, что даже Р. В. не может отделаться от этой многовековой борьбы верующих и неверующих художников с попами за свободу искусства.

Завет себе: для духовной связи с В. и через неё со всем миром хороших людей — обрести свободу от предрассудков интеллигенции в отношении Церкви, равно как и от предрассудков Церкви в отношении живого, настоящего искусства. Словом, чтоб мне самому ни с той, ни с другой стороны не мешали.

Ознаменовать этим мой переход к новой жизни.

11 марта.

Р. В. рассказывал, что Павловна знает о каком-то письме Аксюши. Вот она, Аксюша-то! И вдруг стало ясно, почему В. позвонила вчера, и не пришла, и не велела Аксюшу в Загорск пускать.

Так что Аксюша всем насолила: мне, Павловне, В. и стала главным героем романа. Поймал её с поличным. Покаялась, поклонилась в ноги, обещалась превратиться в камень или уйти.

— Конечно, если бы меня стали теснить, я имею право жить на своей площади. Но добровольно — уйду.

— А как же ты обещалась уйти по первому слову, только чтоб не ставили тебе «антихристову печать» в трудовую книжку?

Молчит. Но через несколько часов сообразила, что я узнал о её доносе не от Павловны, а от Р. В., и набросилась на бедного Р. В. со слезами.

Р. В. сказал, что положение в Загорске такое: если я скажу, что ничего нет у меня, — то всё будет по-старому. Если же иначе — дверь туда будет мне закрыта. Теперь остаётся сговориться с Л. Чуть-чуть страшновато, ещё бы немного подождать...

Виноват ли я? В Павловне, какая она есть собственница, я виноват: я распустил её, я смотрел как на ребёнка, не переломил, не воспитал и не расстался, когда надо было расстаться.

Аксюшу тоже я распустил, создал ей соблазн, и она «сдуру» наделала всем беды. Почему же я, старый дурак, так делал? А вот как это вышло: я лишён способности принуждать людей и дипломатически проводить свою мысль в отношениях. Я могу быть с людьми только равным, считая равными всех. Мне противны педагоги, дипломаты, политики, всякого рода хитрецы и насильники. «Будьте как дети» — есть моя природа.

Виноват ли я, что так создан? И кому было плохо от этого? Всем было хорошо. Кто же виноват? Могу ли я винить и того, кто пришёл ко мне действительно как равный, вытащил меня из детской комнаты на достойное меня место, а дети, лишённые друга, завопили и обнажили не лучшую, а худшую, собственническую сторону своей природы? В заповеди «будьте как дети» не хватает какого-то прилагательного к детям, вроде «хорошие дети».

...Так окончилась неодетая весна нашего романа.

Получено письмо В.:

«Может быть, потому, что мы оба склонны к юмору, не только ваше „Гебургстаг“, но и моё признание совершается через домработницу. Таким образом, устанавливается какое-то равновесие: я повторяю вас, и не преднамеренно.

Я довольна и тем, что Аксюша написала мне оскорбительное письмо, — без него я бы долго колебалась. Оно выбило меня в определённость, и хотя новое состояние мне очень тяжело, но зато я знаю — что делаю, а это главное.