Мы с Витькой

— Из одиннадцатого.

— С кем едете?

— С дядей, — несмело ответил Витька, наверное опасаясь, что нам снова не поверят, как тогда, в Александрове.

И у меня в голове мелькает подобная мысль, но я уверен, что присутствие дяди на этот раз можно доказать. Ведь тогда, в Александрове, мы с милиционером долго ходили по всем вагонам и по вокзалу, но дядю так и не нашли.

— «С дядей»! — ворчит проводник. — Вот пойти с вами, да и рассказать дяде, как вы себя ведете! Ведь могли под колеса угодить. Хорошо, товарищ подполковник заметил да забросил на площадку.

— Ногу-то здорово ошпарил? — наклоняется ко мне подполковник.

— Нога ничего, — тороплюсь я заверить нашего спасителя, — а вот из-за чего ходили — кипяток весь разлили.

— Кипяток ерунда, — говорит проводник, — за ним нечего было и ходить. У меня в служебном отделении два ведра, заходите да берите.

Мы обрадовались, быстро налили чайник и, поблагодарив проводника, пошли. Переходя с одной площадки на другую, добрались до своего вагона. Мы ожидали взбучки, но дядя опять удивил нас.

— Вот и кипяточек, — заулыбался он, поднимаясь нам навстречу и потирая руки, — в дороге золотое дело горяченьким чайком побаловаться.

Он предложил соседям по купе пользоваться кипятком. Раскрыл небольшой чемоданчик и стал выкладывать самые разнообразные домашние закуски.

— Заварка-то у вас есть? — спросил он неожиданно.

Чаю ни у меня, ни у Витьки не было.

— Как же это вы? В далекий путь — и без щепотки чаю! Хотя не знаю, может, так полагается для легкости, когда на Северный полюс двигаешь?..

Ошпаренная нога сильно болела. Покончив с чаем, я полез на свою верхнюю полку, достал из рюкзака баночку вазелина и принялся натирать покрасневшую кожу.

— Что это у тебя? — спросил дядя Вася.

— Кипятком немного… — уклончиво ответил я.

А Витька вдруг прыснул.

— Как же это получилось? — полюбопытствовал дядя Вася.

Витька не удержался и пустился в подробное описание происшествия. Он то и дело хохотал. Смеялся и дядя Вася. Я тоже улыбался, хотя мне было совсем не до смеха: нога болела все сильнее. А еще мне казалось, что Витькина откровенность не пойдет нам на пользу.

Мои опасения полностью подтвердились на следующей же большой станции. Дядя Вася не пустил нас прогуляться, а пошел сам.

— Вы и впрямь отстанете от поезда, а мне потом хлопоты, — заявил он. — Не будем лишний раз испытывать судьбу.

— Вот видишь! — напустился я на Витьку, как только наш спутник вышел из вагона. — Вечно лезешь со своим длинным языком! Теперь до самого конца из вагона носа не высунешь.

Витька молчал, понимая свою вину, и даже не пытался оправдываться. Дядя Вася вернулся очень скоро и принес жирную, хорошо зажаренную курицу.

— Станция Долотово славится дешевым базаром и особенно курами, — объяснил он соседям, а нам сказал: — Смотрите, какой у нас славный обед будет.

Пообедали мы действительно на славу. Потом разлеглись по полкам кверху животами. Я непременно заснул бы, но Витька вдруг хитро подмигнул мне и обратился к нашему тренеру:

— Дядя Вася, вот вы сказали — судьбу испытывать. Разве она машина или аппарат какой, чтобы ее испытывать?

Василий Никанорович улыбнулся.

— Ох, и хитер ты, Виктор! — сказал он, а немного подумав, весело добавил: — А все-таки лишний раз судьбу испытывать не надо. Послушайте вот…

4. ИСПЫТАНИЕ СУДЬБЫ

— Случилось это еще в то время, когда я был молодым парнем и работал в одном совхозе слесарем, — неторопливо начал Василий Никанорович. — Как-то к нам в мастерскую прибежал директор, красный, взволнованный. «Давай, — кричит, — бери инструмент, какой ни попало, и поедем ко мне домой — сын голову защемил». Как защемил? Где защемил? Ничего понять невозможно.

Захватил я пилу-ножовку, пару напильников, молоток, ну, там плоскогубцы и другую мелочь. Сели в машину. Директор кричит на шофера, чтобы тот гнал быстрее. Машина — открытый «козел» — бежит и так что есть духу, скачет по ухабам, словно и правда горный козел, того гляди, выкинет.

Грязь из-под колес в обе стороны веером разлетается. Куры с истошным криком бегут прочь, летят, хлопая крыльями. Картина!

Подъезжаем к директорскому домику. Уютный такой двухэтажный домик с балконом на южную сторону. Под балконом — толпа. На балконе — теща, пожилая женщина, и жена директора. Обе хлопочут возле мальчонки лет четырех. Мальчонка сам-то на балконе, а голову продел сквозь чугунные перила, да так, что назад вытащить не может.

«Юрик, давай еще раз попробуем», — просит директорша сына.

«Бо-о-о-ольно!» — кричит Юрик, плачущий уже не столько от боли, сколько от страха всю жизнь прожить вот так, с головой в балконной решетке.

«Внучек, родименький мой, — суетится бабушка, — давай теперь головушку вот эдак — в сторону да вниз…»

И бабушка производит новую попытку освободить голову ребенка. Но тот немедленно реагирует воплем на всю улицу:

«Не хоцу-у-у!»

Толпа, собравшаяся внизу, тоже не остается безучастной. Оттуда то и дело доносятся голоса:

«Вы его ташшыте, ташшыте…»

«Юра, ты ее, голову-то, бочком, бочком…»