Мы шагаем под конвоем

— Все мы много довольны, гражданин начальник, не жалуемся, — переменив тон, скороговоркой и присюсюкивая забормотал Здоровенков. — Конечно, дома было куда как лучше. Дома я к какава привык, очень какава люблю. А здесь, проси не проси, какава не дают. Жена, бывало, утром говорила: «Коленька, какава хочешь?» — и несла мне чашечку какава в постель. Баловала она меня. Замели ее суки ни за что. — Видимо, парня сильно растрогали нахлынувшие семейные воспоминания.

— А кормят нас здесь — лучше не бывает, — после короткой паузы возвратился Здоровенков к затронутой майором теме. — И нас кормят, и вертухаев, простите, гражданин начальник, надзирателей. Правда, злыдни-повара жалуются, что граждане начальники по утрам на кухню набеги делают. Пробу снимают. Но повара, известное дело, сытые падлы, завсегда норовят на честных людей напраслину кинуть. И то верно, у надзирателей работа трудная, считай, вредная. Братене, к слову сказать, на чугунолитейном за вредность молоко давали. Известное дело, с нашим братом на баланде не управишься. Утром подкрепиться надо.

На этот раз в голосе Здоровенкова звучали нотки сочувствия.

— Ты что мелешь, — зашипел стоявший до этого молча надзиратель, — что мелешь? Кто на кухню ходит?

— Да ведь я так, люди говорят. Сам-то я не видел, но говорят, — невинным голосом пропел Здоровенков. Желая уйти от возникшей неловкости, майор спросил:

— Ты, что ж, на гитаре играешь?

— Играю, гражданин начальник, играю. Очень это дело люблю. Если интересуетесь, могу и спеть из своего липертуара. Там, «Этап на север, срока огромные…» или «Машку». Я и в культбригаду просился, не берут.

Статья не подходит. Бля буду, не ценят у нас таланты! — с горечью и обидой в голосе сообщил Здоровенков.

— Ну, а авторитетом ты среди заключенных пользуешься? — решил зайти майор с неожиданной стороны. — Если тебе окажут доверие и бригадиром назначат, ты как на это смотришь?

— Не оправдаю я доверия, гражданин начальник, слишком добрый я, — снова перейдя на доверительный тон, засюсюкал Здоровенков, снял с печи валенки и натянул их на ноги. — Как увижу, что работяга устал и отдохнуть хочет, сразу же его к костру пошлю. «Иди, скажу, милый, посиди, обогрейся и над своей прошлой преступной деятельностью подумай. Всю работу, как известно, не переделаешь. Лесок, он же опять вырастет». Да и с планом я, начальник, боюсь, не управлюсь. Это самое слово «план» — не по сердцу мне. Вот, разве что, меня бригадиром в женскую зону отправили бы? Может, я там скорее среди баб перевоспитаюсь?

— Ну, как знаешь, — с неудовольствием сказал майор.

— Может быть, все-таки, гражданин начальник, я вам спою и сыграю по случаю, так сказать, первого знакомства? — вновь предложил Здоровенков и потянулся к гитаре.

— Нет уж, уволь, — сказал майор. — Хоть ты и занятный парень, придется тебя, как отказника, в штрафную зону этапировать.

— Что делать, гражданин начальник, вам виднее. Я ведь человек с понятием, — со вздохом согласился с майором Здоровенков. — Меня с детства все вокруг обижают. И в лагере тоже. От судьбы не уйдешь. У нас в поселке, в соседнем доме, Игнашка Пушкарев жил. Шебутной такой парень, конопатый. Мы его еще Пушкой звали. Он больше по квартирам промышлял. Может, довелось, гражданин начальник, встречаться с ним? — Здоровенков вопросительно посмотрел на майора. — Раз ребята пошли магазинчик взять. Там всякие разные тряпки-шмапки валялись. Пригодились бы. Игнашка за ними тоже увязался. Я еще ему говорил, чтобы не ходил. А он ни в какую «Пойду, — говорил, — посмотрю, что там за барахло продавщица Клавка прячет. Ревизию сделаю». Взяли их потом, и Игнашке срок дали. А он и вовсе виноват-то не был, только посмотреть ходил. За компанию попал. Вот я и говорю — судьба. И мне, видно, на роду написано на штрафничке побывать. Так ведь я не капризный, не привереда, можно и на штрафничке. Были бы вокруг хорошие люди. Меня покойный батя, бывало, учил: «Будь человеком, а свиньей всегда успеешь быть!»

Исполненный важности, майор в сопровождении свиты удалился. Стоявшие поодаль заключенные с интересом смотрели ему вслед, как на существо, прибывшее с другой планеты. Некоторые загадочно улыбались. Надзиратель, выходивший последним, показал Здоровенкову кулак.

— Люблю потолковать с начальничками, — резюмировал результаты беседы с майором Здоровенков. — Умные они люди, душу нашу, зековскую, хорошо понимают. Нас, недоумков, уму-разуму учат. И то верно, призадумался майор. На досуге поразмыслит над моими словами, видно, запали они ему в душу. Крепко я его удивил, что на тяжелую работу прошусь. Сам-то он, видно, тяжелую работу не очень уважает. Забыл я только у него табачку выцыганить. Никогда себе этого не прощу.

Каштанка