Мы сидим на лавочке…

И только Клава с бабками настроились, что уравниловка закончится, что ихнему звену сделают честный коэффициент, а лодырям и пиявкам фигу выкрутят, как депутатка эта продолжает: «Вот твое звено, Тимохина, излом да вывих! С обеда ползете, так едва ноги волочите, тунеядки хреновы!» И как поперла на тетю Машу Тимохину! А, дескать, лярвы эти молодые, которые на самом-то деле только зенки красят и с солдатней хороводятся, вкалывают, оказывается, за них за всех в поле лица. А она, бригадирша-то, по указке сверху будет теперь молодежь выдвигать. Девки-то и рады, скалят старухам зубы. Тетя Маша хотела пристыдить бригадиршу, ведь та с соплюшек у нее в подсобницах начинала, из простых лягушек проквакалась! А бригадирша тогда почему-то на Клаву кинулась. Мол, ходит, сволочь жирная, на работу не за просто так, а с директорским портфелем, как прораб или еще там кто! А на нее, бригадиршу, Васильичу в тресте пальцем тычут, что она бригаду распустила, что они там все жиром заплыли и портфели завели! Тут Федоровна и Петровна как с матом подцепятся, как понесут! Кричат: «Не тронь Клавку, шантрапа подзаборная! Она и так жизнью битая! У нее всего-то имущества энтот портфель! Как его дома оставить, если его мать на толчок снести может?» Мат, конечно, через каждое слово. Как вдруг все заорут! А глотки у всех луженые, поори-ка на морозе «Майна-вира»! Тут плотники к ним в бытовку заскочили, помирить баб хотели по-доброму, даже пива банку трехлитровую захватили. Но в то время Херовна уже вцепилась в волосья бригадирши. Бригадирша от нее брыкнулась да и раскола банку с пивом об пол нечаянно. Плотники взярились, они за пивом долго в очереди стояли, и по той причине немного помяли бригадиршу. Та заверещала от обиды на весь участок. Короче, мастер с прорабом ворвались. А факты-то все на лицо… В бытовке от пива дух такой, что на закуску тянет. Это, глянь-ка, в рабочее время штукатурки с плотниками в зюзку напились и драку учинили, а их партейная бригадирша с треста вернулась и фонарь под глаз заработала. И правильно, ты поменьше по трестам шастай, а то уже забыла, как мастерком говно месить!

После такого скандала бригаду лишили премии, а Клаве, как главной зачинщице, и старухам за компанию срезали коэффициент. При той же работе Клава стала получать на треть меньше. А мамку все чаще теперь гнали с дальних рейсов, и домой она стала возвращаться все чаще. Теперь прорабской собаке Клаве по утрам и подать-то было нечего, когда она с надеждой обнюхивала ее портфель. Но собака все равно Клаву не разлюбила и издали махала ей хвостом. Под конец лета старухи стали кумекать, как им сообща пережить еще одну зиму. Растворный узел зимой почти не работал, мокрая штукатурка шла плохо из-за морозов, метлахских полов им хватало только на осень, а всю глазурованную плитку тыркалки себе захапали, хотя на их швы мастер слова приличного найти не мог. Зимой всю их бригаду частенько кидали на копеечную шпаклевку в помощь маляркам с их вонючими флягами. Бригадирша у малярок была стерва та еще, так что зима предстояла голодная. Картошкой и капустой Клаве и Херовне, не имевшим своего огорода, старухи обещали помочь, но вот с деньгами у них самих было туго. А у Клавки из-за мамки даже одежды зимней не осталось. Одежда на Клавку была дорогой, потому что на нее шло гораздо больше материала, чем на щуплую тетю Машу.

По финансовым проблемам старухи советовались с плотником Авдеичем, которому полностью доверяли. Он был такой же старый, как и они. Клава его очень стеснялась. Он приходил на работу с сильным запахом водки, до вечера пел матершинные песни и все время норовил ущипнуть Клавкину задницу. Но это не мешало ему одним топором вязать рамы на окна без всякого КПП, которое в последнее время гнало гольный брак. При этом он громко матерился на начальника КПП и кричал на весь участок, что в разведку он с их участка ни с кем, кроме Клавки, идти не желает. Когда до получки оставалось еще три дня, Клаве стало совсем туго, и она впервые отказалась идти на обед, уверяя старух, что кушать ей совсем не хочется. Они силком потащили Клаву с собой. Харитоновна купила ей большой пирог с яйцом и луком на вечер. Клава обрадовалась до слез, она второй день ломала голову, чем же кормить мамку, которую, похоже, окончательно списали на берег. Она это поняла по тому, что та впервые приехала из рейса трезвая, а теперь все сидела на последнем табурете у окна и глядела в одну точку.