Мы - советские люди

И еще сколько-то времени они отстреливались. Потом, в минуту затишья, Милану показалось, что товарищ его зовет. Он переполз в соседний блиндаж. Когда глаза освоились с полутьмой, он увидел, что Иван лежит на золотом ковре стреляных гильз, а сапоги его, как всегда начищенные, сверкающие, точно бы плавают в маслянистой луже, растекающейся по дощатому полу. Не поднимаясь, а только оглядываясь назад, он протянул Милану пакет.

- Возьми. Отнеси вниз, спрячь. Придут наши, отдашь. Первому же нашему офицеру отдашь. Слышишь? Это очень важно.

- Я никуда не уйду, Иван. Спустимся вместе или вместе погибнем.

- …Да, я так ему сказал, Ивану,- продолжал рассказ шахтер.- Но он показал рукой на свои ноги, и я понял, что на досках не масло, а кровь. А он все твердит: «Пакет, пакет…» Голос у него слабел, а глаза смотрят свирепо. Я думаю: что делать? Одному мне не спустить его на веревке, я сам еле стою. Даже и пробовать нечего. Чтобы спасти его, нужны еще по крайней мере двое. И я решил спуститься вниз, передать кому-нибудь этот проклятый пакет и подняться на гору с кем-нибудь покрепче: с Тоником или с Карелом. Иван даже как-то сразу оживился и стал меня торопить: «Скорее, скорее, я этих на дороге еще с час продержу…» Только не понравилось мне, что заставил он меня наклониться и поцеловал меня. Но я тогда этого не додумал. Бросился я к веревке, стал спускаться, но слишком поторопился - не остерегся и где-то, почти внизу, сорвался, упал на камни. А когда пришел в себя, меня уже несли Тоник и Карел. Они, как и было условлено, сидели в кустах и охраняли нижний конец веревки. Я свалился чуть ли не на голову им. Очнувшись, я закричал не своим голосом: «Назад! Там Иван! Бросайте меня, лезьте за ним!» Карел ничего не сказал, он только отвернулся, а Тоник произнес так, будто рот у него был набит кашей: «Поздно. Там фашисты». Потом они объяснили, что, когда возились со мной, Иван еще несколько раз принимался стрелять. Было слышно, как ухают гранаты, потом раздался такой взрыв, что горы вздрогнули… Они сказали тогда правду.

Хозяин смолк, стал наливать пиво. Его рука дрожала. Пиво плескалось по столу, но он все же наполнил кружку и разом, как усталый солдат после долгого, утомительного марша, осу-шил ее. Он тяжело дышал. Мальчик замер, прижимаясь к нему, маленькая полная женщина, опустив глаза, старательно перетирала полотенцем давно уже сухую тарелку, и та скрипела у нее в руках. Наконец шахтер произнес:

- Да, вот как оно получилось…

- Ну, а дальше?

- А дальше что ж?.. С закатом немцы сами с горы ушли. Страшна, должно быть, была им наша гора. Мы поднялись наверх и не узнали нашего лагеря. Строили его в лесу, а тут - лесосека, вкривь и вкось деревья валяются. Снега почти нет, его снесло, и всюду громоздится развороченная мерзлая земля. Мы нашли своих убитых. Немцы собрали их, аккуратно сложили в сторонке, даже ветками закрыли. Должно быть, очень уж поразило их это наше упорство. Но Ивана среди убитых не было. Тогда мы послали человека за лопатой и ломом и стали разбирать обломки блиндажа. Земля была закоптевшая, пахло гарью. А когда мы добрались до остатков накатника и подняли обугленные бревна, под ними у пулемета нашли обгорелые кости и нож.

Шахтер поднялся было из-за стола, но мальчик опередил его, соскользнул с колен, исчез в соседней комнате и вернулся, неся в руках короткий штурмовой нож. Он был без чехла, без ручки. Синяя окалина покрывала металл, но сквозь нее все еще можно было разобрать марку советского завода. Такие ножи входили в обязательный комплект вооружения наших парашютных войск.

- Вот этот нож,- сказал шахтер, бережно принимая из наших рук посиневший клинок.- Не плачь, Ярмила, зачем слезы показывать при посторонних?

- Я не плачу,- сказала хозяйка и каким-то очень женским жестом провела ладонью по своему лицу, ставшему вдруг некрасивым.

- Папа, а что потом пленный говорил? - требовательно спросил мальчик, снова усаживаясь на коленях отца.

- Ах, пленный… В самом деле. Так вот, после этого разгрома отряд наш возник снова. Он даже больше стал. Мы действовали и на шоссе и на железнодорожном полотне. Ну вот, раз к нам перебежал один мадьяр, солдат из егерской части, что гору нашу штурмовала. Он нам и рассказал, что случилось, когда они на вершину прорвались. Очень их всех тогда поразило, что на ней не оказалось ни живой души. Куда девались люди? Кто стрелял? И вдруг из блиндажа - бах, бах!.. Бросились к проходу. Еще несколько выстрелов. Один солдат упал, а из блиндажа никто не выходит. Тогда стали сбоку подползать к блиндажу. Забрались на крышу, кричали в продух: «Сдавайтесь - сохраним жизнь!» В ответ молчание. Но стоило неосторожно подойти к ходку - граната, другая граната… Тогда прикатили бочку с бензином, облили блиндаж и зажгли. И опять: «Вылезайте - сохраним жизнь!» И опять никто не вышел. А когда блиндаж уже превратился в костер, оттуда сквозь рев пламени послышалась песня. Какой-то человек слабым, хриплым голосом даже не пел, а выкрикивал слова «Интернационала». А потом взрыв… Вот и все.