Мы - советские люди

- И вы знаете, что они мне ответили, эти самые женщины? - спросила старушка, вставая с кресла и взволнованно глядя в усталые глаза председателя, в которых затеплились теперь весёлые искорки. - Они сказали мне, что я сумасшедшая, они сказали мне, что я хочу осрамить их колхоз, они сказали, что ежели они со страху дадут этим живодёрам надо мной надругаться, им нельзя будет друг другу в глаза смотреть. И тут подошёл к ним ещё один крестьянин, они тогда называли его по-другому, но я потом узнала: его звать Никифор Чурилин, он тогда в деревне не жил, говорят, был партизаном. Он подошёл и спросил: «Чего вы, бабы, галдите?» И они ему ответили: «Вот эта сумасшедшая хочет итти в комендатуру, боится нас подвести». И знаете, что мне сказал этот самый Никифор Чурилин? Нет, вы не знаете этого, вам даже не догадаться. Вы лучше послушайте меня, что он сказал. Он сказал мне: «Не трепыхайтесь, мамаша, и наплюйте на регистрацию. Либо, - сказал, - мы вместе перебедуем, либо вместе помрём». Вот что он мне сказал тогда, Никифор Чурилин. Вы запишите, пожалуйста, себе в книжечку и его имя. И думаете, что это всё, товарищ председатель? Нет, это ещё не всё, и уж вы имейте терпение меня дослушать.

Забота о старой женщине стала делом всего этого формально распущенного, а на деле ещё больше спаянного общей бедой колхоза. Попрежнему жила Сара Марковна у Евстигнеевой. И хотя немцы повыкачали и пожрали почти все имевшиеся у жителей продовольственные запасы и, наловчившись понемногу, добирались и до тайных ям с припрятанным добром, хотя все уже в деревне жили впроголодь, женщины считали своим долгом урвать от себя дорогой кусок и отнести общей питомице.

Хату Евстигнеевой, про которую говорили, что там лежит больная тифом, немцы попрежнему обходили. Всё, казалось, шло хорошо, и Сара Марковна стала было уже верить, что с помощью новых друзей доживёт она как-нибудь до счастливых времён, но тут-то и грянула беда.

В деревню приехал автомобиль с красным крестом. Переводчик спросил: где больная тифом? Растерявшиеся жители не знали, что сказать, и кто-то послал докторов к Евстигнеевой. Но доктора в избу не пошли. Старый офицер в халате отдал приехавшим с ним санитарам распоряжение, те принялись обливать избу бензином. Евстигнеева, думая, что это дезинфекция, молча стояла у палисадника со своими детишками. Даже когда один из немцев зажёг пук соломы и бросил его на чёрные бензиновые потёки, она непонимающе посмотрела на него.

Пламя с рёвом ударило по стенам, по соломенной крыше, обняв избу рыжей огненной овчиной. Немцы сели в машину и уехали. Тогда женщина с криком кинулась в дом, с запылавшей уже юбкой подоспела к печке, где пряталась гостья, и через коровник, задами, вывела её из ревущего костра…

- И вы знаете, что сказала эта женщина, потерявшая из-за меня свой дом и своё имущество, оставшаяся на улице вместе с тремя маленькими детьми? - спросила старушка у председателя. - Она сказала: человек дороже избы. Она оказала: были бы кости, а мясо нарастёт.

Она сказала: была бы советская власть, будет и изба. А будет немецкая власть - не надо ей ни избы, ни самой жизни, пропадай всё пропадом. Вот что она мне сказала, эта самая колхозница Екатерина Евстигнеева. Прошу вас это запомнить, вы должны знать своих людей.

- Я запомню, - пробасил председатель и, нагнувшись, что-то долго искал в ящике письменного стола, а когда он выпрямился, лицо его было немножко красным и влажным, точно вдруг он заболел насморком…

С того дня, когда немцы сожгли хату, Екатерина Евстигнеева поселилась с детьми у сестры, а Сара Марковна, которую все звали «мамашей», кочевала из избы в избу, живя по очереди в каждой семье, как пастух в летнюю пору.

В январе каким-то образом фельдкомендатура пронюхала, что крестьяне скрывают еврейку. Приехали на машинах гестаповцы из самого Нелидова. На въездах в деревню поставили заслоны. Начался повальный обыск. Но пока ходили солдаты по избам, два подростка, Вася и Петя Чурилины, дети того самого Никифора Чурилин а, который тогда в деревне не жил и, говорят, был в партизанах, вывели Сару Марковну задворками за околицу, отвели в соседнюю деревню и спрятали у своего дяди Михаила Чурилина, который тоже в деревне не жил а тоже, по слухам, партизанил в лесах.

Здесь без особых приключений прожила Сара Марковна до самого того момента, когда однажды послышалась над лесами резкая канонада близкого танкового боя, когда неожиданно в дом Чурилиных ввалились потные, разгорячённые лыжники в сбитых на затылок ушанках, в заиндевевших и грязных маскхалатах и хриплыми весёлыми голосами на чистейшем русском языке попросили напиться…

В этот день Сара Марковна вернулась в колхоз «Будённый», вернулась, как к родным, прожила здесь, нянча детишек, до самого освобождения родного города, а тогда с попутной санитарной машиной её отправили в Торопец.

Провожали её всей деревней, тепло одели, на дорогу напекли картошки и всё наказывали «мамаше» не забывать их потом.