По всем каналам показывали одно и то же: в Москве были волнения, полицейские не успевали разгонять демонстрации. На плакатах, намалеванных на скорую руку, пестрели надписи: «Мы имеем право на правду», «Верните Наро-Фоминск». Оператора и замученную молодую журналистку, рыжую и коротко стриженную, окружали взволнованные люди, молодые и не очень. Седовласая растрепанная женщина говорила, глотая слезы:
– И второй день так, никаких известий.
– А в полицию вы обращались? – журналистка вскинула тонкую бровь.
– Говорят, что ничего не знают. Чрезвычайное положение, Наро-Фоминск оцеплен…
Женщину оттеснил всклокоченный парень, похожий на воробья, его глаза лихорадочно блестели. Глядя в камеру, он заговорил:
– У меня родители там и сестра, а учусь я тут. Дозвониться им не могу, домой не пускают. Пытался тайком пролезть, поймали, еще и люлей вломили, – он продемонстрировал кровоподтек на скуле и закричал: – Уроды, вы меня слышите? Верните моих родителей!
За его спиной прогудели басом:
– Хотя бы пусть расскажут правду, у нас там семьи! – говорил невысокий кудрявый мужчина, то ли цыган, то ли еврей, парень сверкал глазами позади него. – Телефоны молчат, новостей никаких. Может, хоть вы попытаетесь выяснить? Говорят, там какая-то болезнь, но я не верю…
К камере прорвалась узколицая заплаканная девушка с розовыми волосами и крикнула:
– Если бы болезнь, мама бы ответила! Там что-то страшное! Очень страшное! – она всхлипнула и повисла на журналистке: – Узнайте, что там. Вам-то скажут. А то, блин, с ума сойти можно!
Журналистка пригладила короткие огненно-рыжие волосы, кивнула оператору, и они начали двигаться в сторону полицейских, прикрывающихся щитами.
Толпа гудела и бесновалась, колыхалась живым морем. Журналистка говорила на ходу, поглядывая в трясущуюся камеру:
– Напоминаем, что двое суток назад пропала связь с Наро-Фоминском. Сейчас эта область оцеплена, люди по-прежнему ничего не знают о судьбах своих близких. Официальная версия – вспышка чумы, но это не объясняет, почему туда нельзя позвонить. Сейчас я попытаюсь задать вопрос представителям власти.
Наконец рыжая добралась до живого оцепления, протянула микрофон одному из полицейских:
– Извините, можно вас на пару слов?
Мент снял шлем. Это был парнишка лет восемнадцати с миндалевидными глазами. Очень усталый, напуганный мальчишка. «Студенты», – подумала Ольга отстраненно, села на край кровати, где обычно спал Маузер, потянулась к пульту.
– Я правда ничего не знаю, – проговорил полицейский устало. – С самого утра тут. Нас не посвящали в подробности, просто выгнали на площадь и приказали следить за порядком.
– Спасибо.
Видимо, журналистка уже собралась отключаться, но на нее обрушилась молодая женщина со спящим двухлетним малышом на руках. Одной рукой придерживая мальчика, второй она вцепилась в плечо журналистки. Оператор взял крупным планом ее лицо: в глазах – безумие, волосы спутались, щеки ввалились.
«Даже ребеночка от Игоря нет», – с горечью подумала Ольга, выключая телевизор. Наверное, ей тогда было бы легче, осталось бы что-то, кроме этой сосущей пустоты.
Не раздеваясь, она легла в постель, накрыла голову подушкой и пролежала так, пока на улице не зазвенели первые трамваи.
На похоронах было от силы двадцать человек, из них четверо стервятников бомжеватого вида, роющих могилы и тем зарабатывающих. Подруг Ольга приглашать не стала, здесь собрались только те, кем Маузер дорожил – бывшие боевые товарищи и сослуживцы. Артюхов не поскупился, купил клочок земли на Ваганьковском кладбище, а сам не пришел. Конечно, с чего бы? Он и так много сделал, Ольга ни физически, ни морально не смогла бы организовывать похороны, пришлось бы родителей о помощи просить.
Валик тенью бродил за Ольгой, а она не обращала внимания ни на него, ни на остальных гостей, которые, спасибо им, не приставали с расспросами, а с сочувствием наблюдали издали.
Стервятники вырыли яму по пояс, влажная жирная земля поблескивала на солнце, древки лопат то поднимались, то опускались. Валик молчал. Ему и самому сейчас несладко: под красными от недосыпа глазами залегли черные круги, он похудел и осунулся. Ольга задержала взгляд на его некогда густой шевелюре и отстраненно отметила, что перед ней не душа компании Валька, а старый и смертельно уставший незнакомый мужчина.
Все происходило словно не с Ольгой, она как будто наблюдала себя со стороны, и единственной ее мыслью было: «Господи, дай мне сил не сойти с ума». Раньше она не хоронила ни близких, ни даже дальних родственников.
Справа от могилы Маузера упокоился профессор биологии, слева – руководитель оркестра. Скучно будет Маузеру в такой компании.
Когда вдалеке появились люди, несущие обитый красным бархатом гроб, Ольга схватила Вальку за руку.