Мы странно встретились

Оставшись одна, Софья села как можно ближе к огню и, дрожа, стянула с себя мокрое, порванное в нескольких местах, безнадежно испорченное платье. Над ней тут же тоненько заныли злые осенние комары. Торопливо, не попадая в рукава, Софья натянула широкую мужскую рубаху, тканые порты, накинула сверху суконную поддевку, легла на прежнее место, с головой накрывшись уже знакомым зипуном, — и неожиданно заснула мертвым сном.

Ее разбудил громкий сухой треск, разнесшийся над рекой и разом поднявший из камышей стаю диких уток. Сразу же поняв, что это выстрел, прозвучавший мало не в двух шагах, Софья села и, не понимая, где находится, испуганно осмотрелась. Было уже совсем темно, над Угрой высоко в очистившемся небе стоял месяц, покрывая водную гладь мертвенной рябью, костер горел, источая крепкий запах смолы и шишек, рядом, на палках сушились мужские рубашки и порванное платье, а оба спасителя Софьи стояли у огня, Владимир — во весь рост, Северьян — на коленях, оба обнаженные до пояса и — с поднятыми руками.

— Как есть сейчас стрелю! — раздался грозный голос, и массивная фигура с поднятым ружьем выступила из камышей в дрожащий круг света. — Вот прямо как есть стрелю, коли барышню, кромешники, не отпустите! Софья Николавна, ежели они вам чего худого сделали, так я обоих на месте наповал!.. И в Угру сброшу — поминай, как звали!

— Ма-а-арфа… — выдохнула Софья, берясь за голову. — Опусти ружье, глупая, это вовсе не разбойники! Успокойся, Владимир Дмитрич благородный человек…

— Что-то никакой благородности не примечаю… — пробормотала Марфа, нехотя опуская ружье. — Рожа цыганская, конокрадская, и боле ничего. Софья Николавна, вы бы ко мне поближе…

Прежде чем Софья сообразила, что Марфа имеет в виду, стоящий в тени Владимир сложился пополам в приступе беззвучного смеха, а Северьян, весь бывший на виду в столбе света, оскалил белые зубы, сдвинул на затылок картуз и медленно, не опуская рук, пошел прямо на Марфу.

— Стоять! — та снова подняла ружье, сдвинула брови.

Северьян шел не останавливаясь. Визг Софьи, окрик Владимира: «Стой, болван!» — и выстрел прозвучали одновременно, картуз с головы Северьяна улетел в костер, а сам он без единого звука упал навзничь.

— Это она нарочно в картуз выстрелила, — не без триумфа пояснила Софья. — Марфа белку в глаз бьет без промаха, так что без шалостей, господа.

— Тоже, выходит, охотник… — проворчал Владимир, подходя к лежащему неподвижно Северьяну. — Жив, дурак? Поднимайся… Когда-нибудь и в самом деле пристрелят.

— От это понимаю — баба! — Северьян ловко вскочил на ноги, с веселым изумлением уставился в насупленное, рябое лицо Марфы. — С такой и на войну не страшно! Жаль, что на роже черти горох молотили, не то б…

— Смотри, золотая рота, вдругорядь не промахнусь! — рассвирепела Марфа, вскидывая ружье, Северьян с напускным ужасом шарахнулся за спину Владимиру, тот снова захохотал, а Софья встала и, путаясь в непривычной мужской рубахе и спадающих портах, пошла к Марфе.

— Успокойся… сядь. Откуда ты?

— Грех вам, Софья Николавна! — едва усевшись, сурово объявила Марфа. — Убежали, никому не сказамшись, хоть бы Катерине Николавне словечко молвили! А то ни она, ни я ничего не знаем, Сергей Николаич молчат как каменные и сливянки с утра нарезавшись, а к вечеру ка-ак понаехали на двор тройки, да купчина страшенный, черномазый, в шубе ка-ак почнет орать во всю окрестность да барина требовать — подайте ему, мол, евонное имущество, ночью сторгованное! Ну, барин, упившись, спят, им и дела никакого, Катерина Николавна из дому спозаранок убравшись, а я вас по всему лесу бегаю-ищу! А вы в таком неподходящем обществе да в мужских подштанниках комаров болотных кормите!!! Пфуй, срамота…

— Садись с нами, милая, — отсмеявшись, предложил Владимир. — Угли догорели, сейчас картошку печь будем. Голодна, поди.

Марфа молча сухо поклонилась, села рядом с Софьей, вытащила из-за пояса длинный охотничий нож и принялась ощипывать одну из принесенных уток. Вполголоса она задавала Софье вопросы. Та так же тихо отвечала, и лицо Марфы темнело, как туча. Больше она не произнесла ни слова — ни когда закончила щипать утку, ни когда та уже зажарилась над углями, ни когда была испечена и съедена вместе с уткой картошка, ни когда пили чай, вскипяченный в медном солдатском котелке Владимира. И только когда месяц уже закатывался за Угру, а воду вместе с камышами сплошь покрыл туман, Марфа сумрачно спросила:

— Что ж нам делать теперь, Софья Николавна? Застрелить мне, что ли, этого купца? Или Сергей Николаича?

— Не бери греха на душу, Марфа, — равнодушно сказала Софья, глядя на тлеющие, вяло подсвечивающие красным угли. — Братец — душа пропащая. А Мартемьянов… Что с него взять. Привык человек все деньгами мерить. Ложись лучше спать.

— А вы? — подозрительно спросила Марфа.

— И я сейчас лягу.