Мы строим дом

Но оба они сделали вид, что ничего не произошло. Лиза взяла маленькие ножницы, которые употреблялись только для подстригания усов, и склонилась над запрокинутым лицом отца. Она, как и всегда, смотрела только на кончики ножниц. В доме стояла предвечерняя тишина. Из столовой доносились тихие голоса и сочный хруст разрезаемой ножницами материи. Это мать помогала кроить одной из своих многочисленных приятельниц.

— Ну вот и навела красоту, — проговорила Лиза, бросая ножницы на столик, и вдруг помимо её воли в ней возникло то детское чувство, которое появлялось всегда в такую минуту: она замерла, ожидая обычной ласки отца. Но он осторожно взял её руки и посадил к себе на колени. Она притихла, прижалась к отцу и потёрлась щекой о его колючие усы.

— Спасибо, дочка, — сказал он. — Ну, доставай подарок.

Она посмотрела в зеркало, в его глаза и не заметила в них прежней весёлой лихости. Глаза отца были скорбны, как будто ему всё ещё продолжали подстригать усы.

Привычным движением сунув руки в его карман, она вытащила длинную плоскую коробочку. Там лежали золотые часики.

— Ой, папка! — прошептала она.

— Ничего. Ничего. Носи, — почему-то растроганно произнёс он и нагнулся к зеркалу, одной рукой продолжая прижимать к себе дочь, а другой приводя в порядок усы. — Неси. Ты сейчас рабочий человек. Ты полным человеком стала, хотя тебе ещё нет девятнадцати.

Он говорил ей, что дело не в годах, что человек без специальности ещё не имеет права на человеческое звание и чем выше у него мастерство, тем больше ему и почёта и права в жизни. Поэтому он, рабочий, считает, что каждый долженстать мастером, техником, инженером. Без этого не может быть коммунизма.

— Вот и смотри, Лизавета, кто около тебя ходит. Ты, конечно, взрослый теперь человек. Квалифицированный. Рабочий разряд имеешь.

Лиза поднялась с его колен и, стоя около зеркала, наблюдала, как выглядят на её руке золотые часы. Она не первый раз слышала рассуждения отца о гордости рабочего человека и о том, что мастерство высшая доблесть на свете, и считала, что говорить об этом не надо. Ведь никто же не станет каждый день повторять, что по утрам необходимо умываться.

Решив, что часы придают ей более законченный и даже солидный вид, она сказала:

— Никто ещё около меня не ходит.

— Я это не для контроля говорю. То есть будто бы я или мать тебя проверять хотим и тому подобное. Ты знаешь, нет у нас такой моды.

Лиза, глядя в зеркало, отозвалась:

— Ещё бы!

— А ты сядь-ка. Я тебе отец и за тебя ответчик. Командовать тобой не хочу, а должен я дать твоей жизни направление и тому подобное. Мы с матерью всю жизнь в дружбе прожили, по-хорошему. Ты это учти. Совет, значит, можем дать. И не таись ты от нас ни в каком деле.

— Да ты о чём? — спросила Лиза, подходя к столику, за которым сидел отец. — Мне таить нечего…

Она осторожно, чтобы не помять платье, бочком села против отца и положила остренькие локти на столик. Ни тени замешательства не было в её глазах. Только какое-то хитроватое любопытство и та особенная весёлая лихость, которой он сам Наградил весь род Гурьевых, искрились в чёрных расширенных зрачках.

В замешательстве Василий Васильевич проговорил:

— Давеча вечером кого ждала, когда я в окошко стукнул?

Рассмеявшись, Лиза ответила:

— Так это я Игоря ждала. А ты уж и подумал. Ах, папка!

— Вот видишь — Игорь. А нам с матерью бессонница.

— Да почему же? — удивилась Лиза. — Я не понимаю…

Василий Васильевич жёстко сказал:

— А пора бы понять. Игорь, Игорь! Бросить это надо. Не маленькие. Сиди, не вскакивай, — отец говорит! Он тебе не пара. Сама подумай: двадцатый год парню, а он только с мамкиной шеи слез. Благо шея толстая. С каких доходов — подумай.

— Ты не смеешь так, не смеешь! — прошептала Лиза, поднимаясь с места.

— А вот и смею! — крикнул Василий Васильевич, но тут же тоже поднялся и, перегнувшись через стол, просительно произнёс:

— Лизавета, как отец прошу. Я вот этими руками семью поднял, нитки чужой не взял, крошки незаработанной не съел!..

— Я это знаю всё, — перебила его Лиза, — и не понимаю даже, зачем ты говоришь. Дружить буду с кем хочу.

Она повернулась и ушла, а он стоял, схватившись за тонкую крышку столика онемевшими пальцами. Вот и дождался от самой младшенькой, с любовью вынянченной

Заглянула жена из столовой:

— Убежала наша красавица, — вздохнула. — Тишина в нашем доме, тишина… \

Да, тишина. Столик на тонких ножках зыбко дрожал под руками. Противно. Никогда не терпел ничего непрочного ни в руках, ни под ногами. И вещи и люди, и чувства людей должны быть основательны, крепки, непоколебимы. Тишина. Скоро совсем затихнет никому ненужный старый дом. Дети вырастают и уходят. Это закон, и против этого ничего не возразишь.

12

В красном уголке танцевали под радиолу. Игорь танцевал плохо, он стоял в углу и через плечи товарищей смотрел, как мелькает Лизино голубое платье. Ему казалось, что все замечают его взгляд и тоже смотрят только на неё. Он старался не смотреть в её сторону, но почему-то смотрел.