«Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

За последние месяцы мне несколько раз довелось столкнуться с вечной человеческой проблемой "Отцы и дети". Вопрос о конфликте между поколениями, разное видение мира у юных и зрелых поднимался в русской литературе неоднократно, до и после Тургенева. Но я столкнулся с этой ситуацией в не совсем обычном варианте — эмигрантском. Началось с того, что, отдыхая минувшим летом в горах неподалёку от Нью-Йорка, наша семья встретилась с юношей лет 18. Он приехал на курорт с дедушкой. О родителях не вспоминал и, похоже, не поддерживал с ними никакого контакта. Юноша (назовем его Борисом) явно страдал от одиночества, но не умел сойтись с отдыхавшими там же ровесниками. Мы с женой уделили ему внимание, и он прибился к нашей пожилой семье. Мы стали вместе гулять, беседовать. Оказалось, что Борис начитан, хорошо знает мировую философскую литературу. Но ни пошутить, ни поболтать о чём-нибудь весёлом он совершенно не способен. У этого выпускника последнего класса средней школы, как выяснилось, и девушки-то знакомой не было. Он с грустью рассказывал, что на родине осталось у него много любимых друзей, но дружить с американскими ребятами от за три года эмиграции так и не научился, Медики прописали ему какое-то лекарство против депрессии, но таблетки не действуют. Молодой человек этот и сейчас звонит нам, мы с ним изредка встречаемся, но, как и летом, он остаётся скованным, замкнутым, одиноким. В разговорах с горечью вспоминает Россию, как страну, в которой чувствовал себя совершенно нормально. Америка ему чужда, и как прорвать барьер одиночества, он абсолютно не понимает…

Судьба другого юного россиянина, которому расставание с родиной принесло еще более печальные последствия, открылась мне из письма, опубликованного два года назад в "Новом русском слове". Олега Пинского привезли в Америку в семнадцать лет. Это было в 1981 году. "Вы не поверите, — пишет Олег, — но ехать в США я совсем не хотел. Жалко было бросать дедушку и многочисленных друзей. Я был против отъезда в непонятную мне страну. Но мама и отчим много месяцев уговаривали меня, и я поддался на уговоры". В эмиграции мама и отчим принялись стремительно устраивать свою заокеанскую жизнь, совершенно не интересуясь сыном. Олег же, не разбираясь в американских делах, ввязался в компанию, которая незаконно перевозила из Мексики в США наркотики и оружие. Преступников схватили и недавние американские "приятели" заложили русского подростка, выдали его властям за главаря и идеолога банды. Противодействовать лживым показаниям американцев Олег не сумел и получил 39 лет тюрьмы. Вот уже 15 лет сидит он за решёткой.

Я написал ему в Калифорнийскую тюрьму и в ответном письме он поделился своими переживаниями. В частности, писал о мучительной ностальгии по тем московским улицам, где прошли его детство и юность. "Старый Арбат, Гоголевский бульвар, переулок Аксакова…. Когда я думаю о них, сердце у меня изнывает по родине…". В том многостраничном пришедшем из тюрьмы письме снова и снова всплывают подробности прошлой жизни автора: бытовые детали прошлых лет, фамилии известных в прошлом людей искусства и науки, с которыми соприкасались родители Олега. Каждое такое упоминание мой новый знакомец явно воспринимает как болевой укол.

Читая письма молодого заключённого (теперь уже и не такого молодого, очевидно, сегодня ему 34 года), я задумался над часто упоминаемым в эмигрантской среде тезисом: дескать, молодёжь переносит расставание с родиной значительно легче, чем люди зрелого возраста, а тем более старики. В 15–19 лет наши дети якобы врастают в жизнь чужой страны с меньшим напряжением, нежели их родители. Я поговорил по этому поводу с психологом, работающим с детьми эмигрантов и, увы, услышал от него то, о чём подозревал и прежде: молодым эмиграция даётся порой не легче, а тяжелей, чем нам, старикам. Переживания такого рода знакомы как еврейской, так и этнически русской молодёжи. Пример тому семья Ф., о которой и пойдёт наш рассказ.