Мы те, которых нет

«Вот черт, – подумал Куратор. – А ведь это он про Союз левых сил. А там боевиком был Афон».

– Глубокое проникновение в органы государственной власти, – хмыкнул Гаврилов. – Сильно.

– А что тут необычного? – резко произнес генерал. – Авторитетная политическая группировка хочет взять власть. Метастазы проникли в Думу, административные органы. Что за группировка, Николай Николаевич, пока сказать не готов. Ибо протокол.

– Именно, – кивнул Протас.

– Хотя догадаться, о какой организации идет речь, не представляет большого труда.

– Все верно, товарищ генерал. В ближайшие дни мы добьемся конкретных результатов, и я предоставлю их присутствующим.

– И на том спасибо, – генерал потер руки. – А теперь за шашлык.

– И за вино. – Гаврилов начал разливать вино по бокалам. – А дальше, господа жандармы, посмотрим, куда кривая вывезет. И что будет – государево отречение, вся власть советам и «закрывайте этажи, нынче будут грабежи». Или тяжелый американский сапог на брусчатке…

– Или черные воронки на улицах, – добавил Куратор.

*

Несколько дней меня никто не трогал. Мои соратники по борьбе исчезли. Хуже всего, если у кого-то из них после вылазки снесет крышу. Тогда может быть все, что угодно, – начиная от явок с повинной и кончая самоубийством. И от кого чего ждать – неизвестно. Может сорваться Глицерин. И Жаб. А может, они окажутся самыми крепкими. Человеческая душа – потемки.

Неожиданно позвонила Зена и объявила, что они все едут ко мне.

– Зачем? – удивился я.

– Надо.

– Приезжайте. Только в приличном виде. И не шуметь. У меня репутация тихого человека.

– Не держи нас за гопоту, мой повелитель.

Интересно, какого черта эту компанию несет именно сюда?

Они появились в два часа. Разгар рабочего дня. Но революционеры не работают. Они борются. Поэтому ждать их можно в любое время суток.

Зена по-хозяйски вошла в квартиру. За ней появился Жаб, обнял меня и похлопал по плечу. За ними плелись два вьючных животных – Глицерин и Конан, загруженные пакетами с бутылками и продуктами. И если Конан шел угрюмо, но безмолвно, то Глицерин шептал под нос что-то ругательное, типа припахали, суки такие, самим в лом, а я тут за всех…

– Афона где забыли? – спросил я.

– Афон высоко парит, нам туда не подняться, – хмыкнула Зена.

– По какому поводу пьянка?

– Узнаешь.

И вот стол накрыт, спиртное разлито.

– Чак, – Зена подняла бокал с вином. – Ты был чужак. Ты был еще недавно одним из них. Теперь ты наш. Ты доказал это в деле. Теперь есть мы и они… За нового человека, выросшего из мира пресмыкающихся.

Мы чокнулись.

Жаб вручил мне деревянный футляр. Я открыл его и с изумлением увидел на красном бархате порванные кандалы – типа сувенир.

– Это наш символ! – горделиво изрек Жаб. – Тех, кто порвал оковы. Тех, у кого свободны руки.

Меня обняли. Чисто дети. Хорошо, что на крови клясться не заставили. У всех нелегальных организаций нездоровая страсть к символам и мифотворчеству…

Я расчувствовался и поклялся в верности товарищам по борьбе. Спиртное лилось рекой. Атмосфера была приподнятая. Сборище напоминало студенческую вечеринку – беззаботную и безвредную. Черт, что же творится на свете! Лет тридцать назад эти ребята побесились бы по молодости – закончили бы институты, разъехались на работу по распределению, стали жить достойно. И их личные демоны, которые дремлют в душе каждого человека, загнулись бы от голода. А сейчас эти обычные ребята стали необычными. И теперь мира у меня с ними быть не может.

Пьянка проходила в штатном режиме. Даже Конан чуть ли не всплакнул и опустошил со мной пару стаканов со словами:

– Я думал, ты так, дрындобол… А ты пацан… Ты конкретно их уделал, чурок этих! У нас в реале все вышло!.. Ты теперь мой брат! Вот так вот!

– Ты, Конан, боец! – отвечал я. – Молодец, не сдрейфил.

– Стреляешь ты классно.

– И тебя научу.

– Научи. Тогда всем трындец…

После очередной бутылки начал зажигать Жаб. Его понесло в пропаганду. Талант! Из таких выходили отличные агитаторы, призывающие в Первую мировую войну русских солдат сдаваться германцам в плен.

Сжимая в руке бокал, он вещал:

– Современный мир эксплуатации и чистогана обречен. В нем может жить животное, которое научилось торговать. Но не человек. Чтобы изменить что-то глобально, должна быть глобальная кровь.

– Много крови? – поинтересовался я.

– Миллионы. Миллиарды жизней. Какая разница?

– Цена не пугает?

– Люди все равно гниют заживо. Так пускай они станут удобрением для райских садов будущего.

– Пускай, – хрюкнул тоже порядком насосавшийся Глицерин.

Это посвящение меня в рыцари длилось до одиннадцати вечера. Потом Жаб, немножко протрезвевший, потащил на себе Глицерина, как сестра милосердия раненого бойца с поля боя. За ними исчез Конан. И мы остались вдвоем с Зеной.

– А у нас еще много дел. – Она прильнула ко мне губами.

И понеслось…

Очнулся я в тринадцать двадцать от того, что сосед снизу врубил группу «Автограф лета» так, что стекла задрожали.