Мы умели верить

Набрал номер Фионы с телефона у кровати. Он хотел главным образом убедиться, что она не забыла поесть и добралась домой без проблем. Он беспокоился о ней. У Фионы по большому счету не осталось родных людей. Она была близка с Терренсом, но Терренс скоро умрет, и Йель даже боялся подумать, что тогда может с нею случиться, мерещились всякие кошмары: наркотики и бульвары, подпольные аборты и проблемные мужчины.

Заодно он спросит об этой двоюродной бабке, поблагодарит за участие. А еще им двигало эгоистическое побуждение – перевести разговор на вчерашний вечер и спросить, почему Фиона так сказала о нем и Тедди. Но он мог представить, как все было. Она напилась, была растеряна, подавлена. Это не со зла. Он простил ее. И скажет ей это, если она возьмет трубку. Но она не взяла.

Он решал кроссворд, лежа в постели, когда вошел Чарли, наконец проводив гостей. Чарли взглянул на чемодан и ничего не сказал. Он пошел в ванную и долго не выходил, а когда вышел, произнес обреченно:

– Уходишь от меня.

Йель сел, отложил карандаш.

– Боже правый, Чарли.

– А что я должен думать?

– Что я уезжаю на сутки. По работе. Какого черта я бы ушел от тебя?

Чарли почесал голову и, опустив глаза, тронул ногой чемодан.

– Потому что я так ужасно себя повел.

– Иди в постель, – сказал Йель, и Чарли прилег поверх покрывала. – Ты раньше никогда так не чудил.

Когда они только сошлись, несколько месяцев просто встречались без обязательств. Йель еще не освоился в Чикаго, и Чарли испытывал порочное удовольствие, шокируя Йеля возможностями, доступными в большом городе, невиданными в Энн-Арборе[20]. Он взял его с собой в «Единорога» – так Йель впервые оказался в купальне. Чарли от души смеялся над зажатостью Йеля, над тем, как он скрещивал руки на животе, над его вопросами о том, законно ли это. Вскоре они уже ласкались в углу, в тусклом красном свете, а затем поехали к Чарли. В другой раз Чарли взял его в «Бистро» и указал парней на танцполе, с которыми Йель мог бы как-нибудь «чпокнуться». Чарли в то время уснащал речь британскими словечками, зная, что Йель это обожает. «Я себя чувствую в выпуске новостей, – сказал Йель в тот вечер. – Знаешь, на тему „Кто такие геи?“, где всегда задним фоном видеоряд в духе диско? Мы попали в гейский видеоряд». А Чарли сказал: «Ну, ты все запорешь, если будешь стоять столбом с таким стремным видом». Йель помнил, как после «Funkytown»[21] Чарли сказал: «Смотри!» Диско-шары по углам танцпола вспыхнули, и вдруг мужчины в одних брюках, похожие на спортивных моделей, стали переливаться голубым, и розовым, и зеленым. Свет растекался по их потным телам, вырисовывал плечи. «Вон тот, – сказал Чарли, указывая на переливчатого танцора. – Дай ему свой номер, давай».

Даже притом, что Йель в то время хотел только одного – остаться наедине с Чарли, сама идея такого заведения, как «Бистро», привела его в восторг. В Энн-Арборе был один откровенный бар для геев, но там не было ничего подобного, никакого диско, ощущения счастья, разлитого в воздухе. Бар в Энн-Арборе был грязным, с унылым музыкальным автоматом и засохшей геранью на окнах, чтобы с улицы ничего не разглядеть. Там геи чувствовали себя словно в укрытии, и всякое счастье казалось краденым. А здесь гремела музыка, работали три бара, светилась пара неоновых губ и множество зеркальных шаров. Здесь все било через край. Еще пять лет назад таких заведений на Халстед-стрит было немного – бары только начинали возникать; люди осторожно осваивали их; и Бойстаун (никто еще не называл его так) только образовывался – так что с этого места у реки началась любовь Йеля к городу ветров.

В «Бистро» Йель признал за собой право радоваться жизни. Пусть даже он просто стоял у стены, с выпивкой в руке. В этом городе, заявляло «Бистро», непременно случится что-то хорошее. Чикаго раскрывал ему одну за другой заманчивые улицы и лакомые уголки. Город вплетал его в свой узор, вливал пиво ему в рот и музыку – в уши. Он признал его своим.

Той осенью отношения Йеля и Чарли перешли в серьезную фазу – Йель во хмелю прошептал на ухо Чарли, что влюблен, а Чарли прошептал в ответ: «Пусть это будут не просто слова», с этого момента все начало развиваться – и следующий год Чарли то и дело волновался, что Йель еще не вкусил городской жизни, не нагулялся, и что однажды он проснется и решит наверстать упущенное. Чарли говорил: «Когда-нибудь ты оглянешься и задумаешься, на что потратил юность». Йелю исполнилось двадцать шесть, и Чарли с чего-то решил, что относится едва ли не к прошлому поколению, хотя был старше всего на пять лет. Но Чарли начал взрослую жизнь на удивление рано, в Лондоне. Йель же начал все понимать про себя лишь на втором курсе Мичиганского университета.